— Відкривайте, відкривайте, а то зараз двері на хуй спиляєм, по-хорошому відкривайте.
І я відкриваю. «ZAZ» валить зі стереосистеми свій «Падам». Мене натомість валять на підлогу. Кава розливається.
— Ну що, — кажуть копи, — дострибався, педофіл довбаний? — і застібають мені на зап’ястках важкі холодні браслети.
Браслети нагадують командирські годинники. От тільки нащо мені аж два годинники?
ОЛЕКСАНДР «ФОЗЗІ» СИДОРЕНКО
ПИСТОН [6]
Если твою голову пришить собаке, она с ума сойдет.
Когда Пистон был совсем еще маленький, дед Петро рассказывал, как однажды в получку дождался последних десяти билетов в мгновенной лотерее «Спринт», взял их все и выиграл чуть ли не сто пятьдесят рублей. Стоя возле киоска, Пистон прям заулыбался, вспоминая, как хорошо было с дедой, когда тот хильнет рюмашку на праздник и давай всех веселить своими историями «за старую жизнь».
Про дедыну удачу Пистон слышал сто раз, и теперь, когда так нужны были деньги, у него и тени сомнения не оставалось в том, что самое разумное решение — дождаться двух последних билетов, взять их на рупь, а там счастье и подвалит. Жалко только, что тёханка в киоске попалась злая и никак не хотела сознаваться, сколько билетов у нее осталось. Может, последние она спецом себе забирает, и еще не факт, что продаст ребенку лотерею…
Народ билеты брал вяло: за последние два часа подошло человек пять, не больше, да и то когда тралика долго не было. Деда говорил, шо их завозят раз в день и нужно ждать вечера. Ладно, повисим, время есть. От нечего делать можно было поиграть в какую-нибудь игру — типа в какую сторону больше проедет белых «жигулей» — или посчитать, сколько процентов прибыли получил дед Петро в свой лучший вечер. Тем более что сейчас Пистон был уже нормальный взрослый пацан, шестой заканчивался класс, и он легко мог бы порадовать дедушку, подсчитав в уме, что выпало тогда ему аж 2900 % прибыли. Только вот деды уже два с половиной года как не было, а больше никто пистоновской соображалкой особо не интересовался.
В спецклассе оно ведь как: раз ты умный, значит — не футболист. Вот волейболисты там или фехтовальщики, не говоря уже о похожих на девочек фигуристах — они типа умные, а футболисты — вроде боксеров, отбитые все наглухо. Пистон, между нами говоря, очень хотел быть футболистом и никем другим, поэтому если он и знал ответ задачи на уроке, то молчал себе в тряпочку, потому что спецкласс — на то он и спецкласс, все свои, и только начнешь умничать за проценты с дробями, как сразу решат, что футболистом тебе не быть и место твое — на банке [7].
Пистон этот подход не сам вычислил — был пример: давно, еще когда он ходил пешком вровень с табуретами, Виталик играл в той же седьмой ДЮСШ [8]. Так был у них в классе один такой умный, причем вратарь [9], и тренер его в основу не ставил, потому шо умничал этот пацан много. Раньше Пистон помнил весь Виталиковый год по фамилиям, но много времени прошло, так что этот умник-вратарь так и остался бесфамильным не то Гешей, не то Гариком, живым примером того, как не надо вести себя в команде.
Фотка братухиного года висела рядом с пистоновской командой, над кроватью в их с Катькой комнате. Фотографировали перед какими-то соревнованиями, на традиционном месте — у забора возле стадиона, да и в той же старой синей форме с длинным рукавом, в которой переиграло годов десять, не меньше. Веталь на ней стоял между тренером, Андрей Николаичем, и неизменным представителем райкома комсомола, бывшей прыгуньей в высоту Плесоцкой. Руки на груди, левое плечо вперед, чтобы капитанскую повязку было хорошо видно.
Он был высокий, как батя, поэтому как начал играть переднего защитника, так и закончил. Остальные фотки Виталика матушка прибрала после суда, но эта осталась — вполне возможно, шо она решила, будто это пистоновская команда.
Братану сидеть еще лет пять, в лучшем случае он мог выйти в девяностом году, когда Пистон по своему жизненному плану должен был попасть в заявку сборной СССР на чемпионат мира. Не в основе, конечно, ему ж тогда всего восемнадцать будет, но в качестве самого перспективного таланта страны, который может и сетку с мячиками с автобуса притаранить, и заменить кого в средней линии, если сломают империалисты. Об этом плане знали только два человека — Пистон да дед Петро, больше никому об этом знать не следовало.
Шо было неудачно, так это конец месяца. Случись попадалово через недельку, можно было б влегкую размутить батю на трешку, а то и пятерку, если поймать его в удачном настроении после просмотра программы «Служу Советскому Союзу» [10].
До получки еще нужно было дотянуть, последние дни ели гречку да коробов, которых батя привез в воскресенье со ставка и поселил в ванной пожить еще малость. А к матушке Пистон сейчас в любой день месяца не обратился бы — мало того, что она экономила и любые пистоновские расходы проходили у нее по списку «глупостя», так на той неделе еще привязалась к нему из-за каких-то непонятных пятен на простынке и отодрала за уши так, что хотелось ее прибить.
Скандал вышел отвратительный. Пистон, правда, многого не понял, но и фразы «как знала, шо не надо тебя было оставлять, басаврюк» хватило. Так что теперь общение у них было короткое — насыпет хавчика и краями, только ходит злая по хате, зыркает и постоянно следит, чтобы двери в комнату были открытые. Пистон теперь игрался с мячом на коридоре, только когда матушка на работе, а с полседьмого сидел тихо и типа делал всю дорогу уроки.
У Катьки тоже спросить нечего, у ней у самой лавэ на нэ, только и слышно, шо надо денег одеться, шо родыки — жлобы распоследние и как тут, типа, жить. Как говорила классуха Зося, чем ближе выпускной класс — тем хуже дети. Так что Катька была в самом отвратительном сроку, еще два месяца и полный гудбай.
У нее, кстати, с матерью тоже была своя заруба, не хуже пистоновской: на Новый Год батя с тринадцатой зарплаты справил матушке дубленку, вот Катька и завелась, шо надо было брать такую, чтоб вдвоем одевать, по очереди, а так одной — все, а ей — ничего. Матушка рыдала громко и орала, шо для нее эта дубленка остатняя, шо носить ее уже до смерти, а у Катьки все впереди, но без толку — горшки побили, и глаза, встречаясь в коридоре, четвертый месяц пялили строго в противоположные азимуты.
По всему, оставался единственный вариант — идти на поклон к Басе Бенционовне по кличке Шапокляк. Была она старушка не сильно вредная или вонючая, но шорхалась круглогодично в черной шляпе и с зонтиком, как будто напрашиваясь на свое погоняло. Лет ей было сильно за семьдесят, и раньше матушка строила грандиозные планы, шо вот Бася нарешти склеит ласты, они вымутят ее комнату и заживут наконец-то в полностью своей трехкомнатной квартире, как люди.
Но сначала Виталик «присел», так что количество прописанных жителей на двух комнатах сократилось до четырех, что вполне укладывалось в социалистический норматив, а потом Бася Бенционовна прописала на всякий случай к себе неожиданную племянницу из Богодухова, и великая матушкина идея красивой жизни на старости лет тихо пошабашила.
Бенционовне, конечно, нельзя было говорить о том, зачем деньги, так шо Пистон наплел ей про потерянный учебник в тайной надежде, что она не знает о бесплатных книжках. Поверила — не поверила, не факт, но дала бумажный рубль. Одного было мало, но и на том спасибо, теперь из него надо было сделать минимум пять, для чего Пистон и торчал который час у киоска, ожидая последних счастливых билетов.
Пистон сам был виноват, что так все вышло. Вел бы себя поскромнее, сидел бы сейчас со всеми, ржал на литературе, слушая, как Тамара Кирилловна чешет про «Хижину дяди Тома», или вообще кемарил где в уголку. А потом до вечерней тренировки погнал бы с пацанами на великах в парк 50-летия ВЛКСМ, где в самолете [11]был поломанный автомат морского боя, который срабатывал без денег, если сбоку стукнуть. Нет же, начал выеживаться…
9
10