ВАРШАВА
Лера поняла, что любит его. Паркера Джонсона. Вокалиста группы «VictoryGA». Проснулась в три часа ночи после концерта в Варшаве и поняла. Нет, Пак не прикоснулся к облепленной бабочками руке, и на сцену не вытащил, хотя она стояла прямо у него под носом, в третьем ряду, в майке, небрежно натянутой поверх промокшей насквозь футболки. Он просто подошел к краю подиума, посмотрел на желтый круг света и взгляд его заскользил по толпе, а у Леры душа как будто из груди выпрыгнула. Из глаз хлынули слезы, горячие, соленые. На центральном экране она увидела свое смуглое лицо и приложенные к щекам ладони. Заветный конверт выпал из рук, затоптался соседями или вообще потерялся, и теперь не найдется никогда… Никогда.
Те варшавские дни запомнились не только сентябрьским теплом и продолжительной прогулкой по мощеному булыжниками старому городу накануне часа икс, но и долгим ожиданием «запуска» в очереди с такими же, как она, Лера. Пятый, шестой, седьмой и восьмой номера. Черные цифры начертил маркером на ладонях распорядитель из европейского фан-клуба в шесть утра. Макс еле поднялся… Нет… Мужу не понять ее. Не понять… Это хоровое пение. Начнет один, самый первый и смелый. Подтянутся остальные. А эти пиликающие звуки настраиваемой гитары или глухие удары барабанных палочек, этот голос, отсчитывающий раз-два-три, эти машины, пачкающие колеса в дорожной пыли. И в одной из них нежится на кожаном сидении Пак, в затемненное стекло не смотрит, возможно, читает газету. С новостями! Или просто разглядывает картинки. И можно только предполагать, что он едет в лимузине, хотя скорее всего именно в нем. Девушки с синими волосами едва заприметили прильнувший к воротам передний бампер шикарного автомобиля, сразу бросились к нему и заорали в унисон:
- Пак! Пак! Пак!
А Лера стояла как вкопанная и шевельнуться не смела. Взмокшую спину обдало случайно залетевшим на парковку ветерком, а неподалеку, отголосками из прошлого, послышался голос Макса:
- Лера! Мы в Мак! Что взять?
Но время как будто остановилось. Замерло. Да так, что в ясную погоду пошел дождь. Птицы над головой сбились в стаю и стали соблазнять теплыми краями. И сияющий лик впервые за долгие годы заскользил по кирпичной стене здания напротив и зловеще улыбнулся.
- Картошку и соус, - подытожил Макс. – Мы скоро. Жди.
- Скоро, - прошептала Лера и села на горячий асфальт.
В тот особенный день есть не хотелось совсем. И пить тоже. Лера мечтала, как будет передавать Паку письмо, едва тяжелые двери чуть приоткроются.
Паркер Джонс поселился в ее мыслях давно и не отпускал. Она думала о нем, когда муж уезжал надолго, или когда по радио ведущий объявлял новый хит «VictoryGA», или когда терялась связь времен и Лера переносилась в прошлое. В мрачном средневековом замке Пак всегда перекатывался колесом, стоя на руках, смеялся, и бубенчики на его тряпичной шапочке звенели. А она, Лера, стояла на балконе со смычком. На худом плече покоился инструмент, подобный скрипке. И она играла, и смычок от каждого прикосновения к натянутым струнам пел и обволакивал небесными звуками людей в каменном зале.
А еще Лера часто видела Пака по ночам. Во снах. Утром она мало что помнила, если только размытые силуэты и приспущенную штору на арочном окне в незнакомой комнате. Кружевную и невесомую. Почти всегда занавеска надувалась на сквозняке и скрывала все картинки за стеклом.
Запуск начали ровно в семнадцать часов по местному времени. Все побежали, побежала и Лера. Где Макс, Марина, муж Марины??? Лера неслась к рамке металлоискателя и не оборачивалась. Она думала о месте в первом ряду, верила, что Пак увидит ее и пригласит потанцевать на подиум. Или позволит подыграть ему на синтезаторе. Или вызовет к микрофонной стойке и станет учить петь.
«Пи, пи», - запищал черный считыватель штрих-кода в руке у котроллера.
- Черт, сломался! – выругался мужчина.
И на пункте досмотра стюард сказал торопливо, неразборчиво:
- Открываем, открываем…
И рамка металлоискателя завыла, едва сквозь нее прошел парень, похожий на Пака. Минут пять ощупывали дно кожаного рюкзака и без конца спрашивали на польском:
- Что это? Что это?
- Дождевик, дождевик! – отвечал парень.
- Что это? – переспрашивали его.
- По-английски, пожалуйста, - требовал юноша. Но его не слышали, не понимали. Все твердили на польском: