- Болит? – Лера коснулась синяка возле пульсирующей на бледной скуле ссадины и усадила его на скамейку у деревянного домика-ларька, где днем продают мороженое.
- Пройдет, - отмахнулся от нежности Макс. – Передаешь полицейскому конверт и домой.
Лера кивнула. Второй раз за день она заключает сделку. Сначала с журналистом. Теперь с мужем. Только в себе она не была уверена. А если вместо охранника к ограждению подойдёт Паркер. Положит на перила руки, отодвинет и позовет. Пак уже манил ее. Лера слышала голос кумира, долетавший сквозь ветки. Видела смеющийся лик на серых столбах фонарей и в детской песочнице. Качели на площадке скрипнули на ветру, как будто в движение их привел скользнувший возле них Пак, а теперь он переместился на корму деревянного корабля и стал петь. Для нее, для Макса.
- Идем?
- Пошли, - Макс поднялся. Лера за ним.
В переходе пытался играть на гитаре полусонный нищий в натянутой до бровей шапке. Пусто. Только они и мужчина. Макс заглянул в заплывшие глаза, бросил в кепку с козырьком купюру и попросил жестом гитару. Музыкант молчал. Только голову опустил … И все…
Макс подошел ближе… Правая рука нищего, та, что теребила струны гитары, съехала к бедру, после и другая расслабилась и перестала сжимать гриф. Лера потянула Макса за локоть, но муж злобно глянул на нее и без спроса присвоил себе чужой инструмент.
- Сыграю и отдам, - сказал он и спрятался за выступ.
Максим запел. Ту песню, которую отверг знакомый Альбины. Только Лера не понимала к чему. Скоро рассвет. Пака подвезут к отелю, и она больше не увидит его вблизи, не увидит…
И Макс никогда раньше не был таким. Лиричным. Ритмичным - да, использующим гармонии Пака – да. Поющим о звездопаде в холодных песках пустыни Гоби – нет!
- Ну? – поинтересовался Макс и вернул гитару хозяину.
- Что ну?
- Как?
Лера не знала, что сказать, что ответить. Когда близилась новая встреча с Паком, когда коридор подземного перехода, в который проскальзывали через узкие щели сгустки летнего тепла, уснул, когда на стеклянных витринах киосков поднялись от залетевшего ветра таблички «closed», когда все кажется пустым, а отзвук тяжелых шагов наводит на иные мысли.
- Так и знал! Перестанешь играть, как Пак и начнется…
- Я этого не говорила.
Они выбежали по ступенькам на свежий воздух. Светало. С неба сходила серая завеса. Полумесяц над фонарем поменял цвет и казался далеким, не доступным. Как Пак на своем подиуме или в шатре. И машин на дороге стало больше. Черной лентой они неслись по широкой улице. Высоченные дома сходились в самом конце. Крыши подсвечены. Круглые лампочки… Скамеек нет, но к серым фасадам прибиты памятные таблички, картины. Макс не останавливается, уверенно шагает к стеклянным куполам, к ступенькам бортика, где сидела Маринка, к красному зданию, памятнику, железному забору, высоченному и прикрученному к земле.
Людей – много, не как днем, но много. Некоторые жадно пьют воду из бутылок, у некоторых глаза закрыты, у других открыты, кто-то дымит сигаретой в одиночестве, кто-то поет и смеется. Макс теряется. Бежит к ограждению. Там полицейский с рацией. Лера – за Максом. Поднимает голову – нет, в арочных окнах света нет. Но в соседнем номере маячит за стеклом черный силуэт, тягает гантели. Качается.
- Уважаемый, - обращается в пустоту Макс, но Лера успевает схватить мужа за локоть и усадить на теплый асфальт.
- Молчи! Вот конверт. Третий по счету. Скоро подъедет лимузин, а я брошу письмо за ограждение. После – домой!