Но в этот миг раскрылась дверь и, путаясь в длинном халате, шумно вошёл в палату Василь.
— Смехота! — сказал он с порога и при этом так рассмеялся, что у Виты скатилась слеза, только совсем не от страха, а потому что Василь заразил её своим смехом.
А она и не думала, что этот маленький, суровый парнишка, её попутчик, может быть таким весёлым.
— Привет, Вита. Ну и номер, чтоб я помер!
Он подошёл к кровати, схватил Витину руку в свои две, потряс и спросил:
— А тебе смеяться можно?
— Можно, — сказала Вита.
— Ой, не могу! Ты не слышала, как только что плакали в коридоре?
— Нет. Сейчас тут совсем тихо. А разве когда плачут, это смешно?
— Нет, конечно. Но как ты думаешь, кто плакал?
— Не знаю. Я же тебе сказала, что ничего не слышала.
— То-то и оно-то. Это докторша плакала.
— А почему же смешно?
— Да ты слушай. Привели сюда мальчишку. Температура тридцать девять. Докторша посмотрела: всё нормально. Спрашивает: «Что болит?» А тот ей: «Ничего». А я, понимаешь, в коридоре стоял, к тебе пробиться хотел. Тоже, знаешь, дело не простое. Пускать не хотели.
— Это почему же?
— Строгости тут. Разрешение врача требуется.
— Так как же ты разрешение получил?
— Ты, Вита, о докторше слушай. Всё было, можно сказать, у меня на глазах. Она ему команду даёт: «Рот открывай. Язык убери… Так, молодец. Горло у тебя чистое».
— А плакала-то докторша зачем?
— Да ты, Вита, погоди. Плакала она потом. Смехота это.
Он тараторил быстро-быстро, проглатывая целые слова. Но Вита всё понимала. Василь этот был ну точно артист! Язык его молол без умолку, а руки ему в этом помогали. Если сказать одним словом, это была великолепная жестикуляция. Руками он показал Вите на себе, как докторша хотела с того мальчонки рубашку снять, а мальчонка не дался — сам снял.
Слушая Василя, Вита забыла о своей болезни.
Василь давил на свой живот и рассказывал:
— У парня этого, живот, понимаешь, мягкий, печень в порядке. В общем, всё в норме.
— А ты что — доктор? — спросила Вита.
— Так слышал же я всё, слышал! Понимаешь? А потом дверь там была не совсем закрыта, а я в коридоре халат ждал. Видел, как она кожу его в лупу смотрела. Наверно, смотрела, нет ли сыпи.
— Ну?
— Вот тебе и ну. Потом она говорит: «Одевайся, я термометр поставлю». А он: «Не, я сам».
— Какой самостоятельный! Сколько же ему лет? — спросила Вита.
— Я же тебе говорил — малышня. Наверно, самый маленький во всём Артеке. Но ты слушай, слушай. Там такое поднялось! Обо мне совсем забыли. Докторша сестру крикнула и только сказала ей: «Он весь горит». И как заплакала в коридоре! Побежала, а в дверях с главным прямо столкнулась. Как Добчинский и Бобчинский всё равно. Ты «Ревизор» читала?
— С папой в театре смотрела. А что за главный?
— Главный врач, понимаешь, серьёзный такой: седой и в очках. Ой, смехота…
— Ну вот, опять ты за свое. Что ж тут смешного?
— А ты слушай. Главный и молодая та докторша: мимо меня пулей пролетели обратно в палату. И я слышу — главный приказывает: «А ну руки вверх!»
— Ты шутишь, Василь. У него что, пистолет был?
— При чём тут пистолет! Ты слушай. Он ему: «Руки вверх!» А парнишка тот: «Вы что — милиция?»
— Так ты ж говоришь, что без пистолета.
— Конечно, без пистолета. Но всё равно, понимаешь: «Руки вверх». И как крикнет: «Не рассуждать! Сейчас же вверх и повыше… Ну, так и есть — фурункул под мышкой. Что ж ты доктору не сказал?» — «Боялся». — «Как ты умудрился её обмануть?»
А парнишка тот прямо так и бахнул: «Я так поворачивался, чтоб эту подмышку не видать. И наврал докторше, что мне не больно». И знаешь, Вита, пока парень этот оправдывался, главный потёр ему ваткой подмышку… Чик ножичком таким блестящим — и готово!
— Что готово? — спросила Вита.
— Операция готова. Главный сказал докторше и сестре: «Перебинтуйте. А вечером измерьте температуру. Нормальная будет. — И парню тому: — Ты, брат, в другой раз нас не обманывай. Мы всё можем сделать быстро, и, вот видишь, ты даже не вскрикнул. А если бы дальше обманывал нас, мы бы ползли к развязке, как черепаха. Тогда хуже было бы. Понимаешь? И тебе было бы больнее».
Только тут Вита поняла, что Василь всё это ей рассказывал и изображал в лицах, чтобы её отвлечь от мыслей об операции. Он тараторил так, что она только один раз могла вступить в разговор, когда Василь упомянул о черепахе.
Вита спросила:
— А ты про здешнюю черепаху-почтальона слыхал? У неё на панцире что-то написано.
— Шутишь.
— А вот и не шучу. Мне вожатая рассказывала. Только черепаху никто поймать не мог и что там написано, никто не знает.
— Тайна, значит?
— Ага, тайна. Ведь этой черепахе, может, триста лет.
— И так давно на ней написали? — Этого я не знаю…
Они проговорили о черепахе до того самого момента, пока докторша и, должно быть, тот самый главный врач не вошли в палату. Василь при этом исчез, как бы растаяв. А главный сказал:
— Давай, Вита, знакомиться. А с папой твоим я уже по телефону познакомился. Он к вечеру будет здесь.
ГОЛОВА В ОКНЕ
Этот последний день перед отъездом в ялтинскую больницу стал вдруг пасмурным и прохладным, будто сама природа грустила вместе с Витой. Правда, грустить ей не давал Василь. Он проникал к Вите разными путями, а кто знает, может быть, нянюшки и медсёстры замечали его, проскальзывающего в медстационар, но только делали вид, что они его не замечают. Знали же они, что не от одних только лекарств легче переносить болезнь. Нужен больному и добрый человек, внимание, забота. И видели они, что при Василе Вита отвлекалась, щёки её розовели, а и того лучше — он делал так, что она смеялась или, широко раскрыв свои и без того большие глаза, слушала его, стараясь не пропустить мимо ушей ни одного слова.
В пасмурный день она спросила Василя:
— А сегодня купаться на пляж к морю вас не водили?
— Какое может быть купанье? — Василь протянул руку к окну. — Видишь, что делается. Штормяга! И золотой пляж весь взбаламучен. Ты знаешь, почему он называется золотым?
— Не. Не знаю.
— Слушай. Много веков тому назад был, понимаешь, злой разбойник. Ну пират. Знаешь, что это такое?
— Конечно, знаю. Что я, маленькая?!
— Так вот. Он нападал на своих фелюгах — лодки такие, понимаешь, — беспощадно грабил здешних жителей и накопил огромные сокровища. Но наши тоже не зевали. Собрали войско и пошли войной на этих разбойников — пиратов. И вот, понимаешь, узнал главный разбойник, что его хотят побить, погрузил всё награбленное золото, поднял паруса и дал дёру.
— Удрал, значит?
— Да ты слушай, слушай. Удрал-то он удрал, да не так-то далеко. Поднялся ветер, разыгрался шторм, порвал все паруса и мачты поломал, как спички. Пошли пиратские корабли на дно вместе с награбленным золотом. А утром здешние жители увидели золотой пляж… Ой, Вита, кто-то идёт в белом халате! Сейчас меня прогонят…
— Беги, Василь.
Он исчезал, но и за дверью медстационара продолжал, как мог, отвлекать Виту от чёрных мыслей. Голова Василя вдруг появлялась за окном. При этом он корчил такую рожу, что не смеяться было нельзя. А ведь это было только мгновение. Мелькнут в стекле оттопыренные уши и лохматая голова Василя и тут же исчезнут. Ведь окно-то было метра два от земли.
Вожатая Вера, если при этом она даже стояла лицом к окну, делала вид, что ничего не увидела.
Да, прыгать Василь был большой мастер. Но чаще всего Вера сидела у Витиной кровати и рассказывала ей о том, что происходило в Артеке. Вита слушала и забывала об операции. А тут снова в окне показывалась голова Василя, Вита смеялась, а Вера, сидящая спи_ ной к окну, спрашивала: