Иногда видно, как с автором что-то происходило, пока письмо писалось: вот молодая женщина начала размышлять о своей жизни, стали возникать вопросы, а с ними и ответы; она скорее делится размышлениями и самостоятельными выводами, чем «выговаривается».
А иногда письмо больше похоже на хорошо отредактированную заготовку – так иногда люди заранее придумывают (даже репетируют), что скажут психологу на первой встрече. С той разницей, что в нашем случае встречи не будет. В тот момент, когда человек выдыхает, ставит точку и нажимает send, он уже «свое сказал». Возможно, ему и ответ не нужен.
Письмо, даже самое живое, дышащее, – это в любом случае текст, то есть совершившийся факт. «Что написано пером…» Письмо – слепок, отпечаток неведомого нам процесса, а слепок статичен. Может быть, человек через десять минут увидел свою ситуацию другими глазами, но мы этого не узнаем. Письмо-то уже отправлено! С этого момента жизнь автора и жизнь его произведения разошлись и начали существовать по разным законам. Если угодно, можно думать о наших письмах как об особой форме народного искусства.
Так что есть своя правда в том, что отвечаешь не автору: она связана не только с публичным журнальным пространством, но и с тем, что автору ответить по-настоящему не очень-то и возможно. Ты точно не попадешь, не поймешь, это вообще не разговор. Но тогда кому и зачем отвечаешь? Подумаем и об этом.
Как люди могут так предавать и спокойно жить после этого?!!! Узнала сегодня, что муж много лет мне изменяет, а теперь его очередная девка еще и беременна!!! Сначала я просто не могла поверить. Даже сейчас все кажется кошмаром, вот проснешься – и ничего этого нет. Я как будто жила не с этим человеком! Что это было?! От кого я родила двоих детей?!!
Лариса, 42 года
Есть письма, на которые ответить нечего. Тяжелое ощущение бессмысленности любых разговоров особенно сильно, если читать сто или двести писем подряд. Не потому, что люди эти как-то особенно несчастны – психолога-практика этим не испугать. Поражает другое: полное отсутствие привычки себе помогать – пользуясь профессионалами, здравым смыслом, информацией из Сети, чем угодно! – и привычки о себе заботиться.
«Десять лет назад со мной это уже было, я подумала, что пройдет, я ведь все делала правильно, но вот пять лет назад стало совсем невыносимо, наверное, надо было решать еще тогда, но я не могла поверить, что все так несправедливо и теперь совсем не знаю, что и думать…» Или, в версии light: «Вот мы, Саша и Маша, хотим быть вместе, но Саша женат; что нам делать, подскажите!»
Идет ли речь о здоровье, о пьющем муже, о затянувшихся тяжких отношениях – да хоть о престижной высокооплачиваемой работе! – в каждой строчке синдром приобретенной беспомощности. Хочется верить, что писано это просто в минуту уныния и отчаяния – такие минуты бывают у всех. Ведь и старая присказка «пишите письма» переводится как «все пропало». Может, утром все увидится иначе.
Но как вспомнишь бессчетные примеры из частной и общественной жизни… и все про то, что «хотели как лучше, а получилось как всегда»… Если вдуматься, это «всегда» звучит приговором любой попытке что-то изменить к лучшему. То есть – приговором всей моей работе. И принять этого я не могу. Потому что точно знаю: обычные люди, живущие в тех же краях и получившие примерно те же «инструкции по беспомощности», порой оказываются свободнее, умнее и лучше оных инструкций. И да, многие меняют свою жизнь к лучшему. Иногда с помощью профессионалов, а чаще сами. Они тоже нуждаются порой в поддержке, – но только они способны ею воспользоваться. Может быть, на самом деле я отвечаю им?
К 20 годам я выполнила всю намеченную моими родителями для меня программу: медаль, диплом, замужество, должность, ребенок, нужное подчеркнуть. В юности возражать не решалась, тем более что давление было не тупое и агрессивное, а с наилучшими намерениями и вполне логически обоснованное. Только жить своим умом так научиться нельзя… Видимо, мне предстоит выработать спокойный взрослый взгляд и научиться больше понимать и меньше оценивать. Это – большой проект, но мне нужно подумать о самых первых шагах. С чего обычно начинается реабилитационный курс для раскаявшихся отличниц?
Дарья, 29 лет
Есть еще одно обстоятельство в нашей общей жизни и жизни нашего языка. Отношение к слову – и особенно к слову письменному, печатному – у нас особенное. В нем есть родное и знакомое сочетание доверчивости и подозрительности. С одной стороны, мы выросли в вере в почти всемогущее Слово: «словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести» – разумеется, «к штыку перо приравняв». Все-таки скорее убить, чем спасти… Мощная, грозная, почти материальная сила. Печатное слово к тому же подразумевало, что его кто-то разрешил – то есть оно одобрено реальной или воображаемой властью. Все же понимали, что статья театрального критика в невиннейшей городской газете могла решить судьбу спектакля – надо смотреть, пока не сняли, «просто так не напечатают».