И нелепо дорожить
Прочерком деяний в смете,
И всего сложнее — жить,
Ибо жизнь страшнее смерти.
И уже не оправдать
Ни застолья, ни похмелья.
Да и щуки не видать
За твоей спиной, Емеля.
И нельзя в тепле свечи
С головой уйти, как в сено,
В сладкий сон
и спать в ночи
Без вина и седуксена.
Спать… Но это не дано.
Видно, срублен дуб старинный.
Хочется уйти на дно
Затонувшей субмариной…
ВОЗРАСТ
Вот и ко мне грядёт сорокалетье —
Земной рубеж, который был неясен
Моей душе, но пожелтевший ясень
Отбросил тень закатную туда,
Где резче ветер, холодней вода,
Где видится в гармонии прореха,
Где пугало не вызывает смеха,
Где время проявляет негатив,
Где понял я, что жил, не заплатив
За лень, за нежеланье быть собою,
А нынче заплачу сполна судьбою,
Да что там сетовать, да что там говорить —
Не переделать и не повторить!
Дочитана ещё одна страница;
На всё готов, но не могу смириться
И страшным пониманием живу,
Что мать свою вот-вот переживу…
МАМЕ
1
Сознанье распадалось на куски:
По черепку, по камню, по осколку…
Беспамятство моё страшней тоски,
Которую приписывают волку.
Сквозь этот голый нищенский пейзаж,
Сквозь строй венков, поставленных у входа,
Мерещится какой-то странный пляж,
И с ветром, набирающим форсаж,
Ревёт над крематорием свобода!..
И к сердцу подступает пустота
Большая и ритмичная, как море.
И, словно рыба, судорогой рта
Хватая воздух, выдыхаю горе…
А блёклый день ползёт за парапет,
И надо мной плывёт моя утрата
В осенний мир, где растворился свет,
И некому уже послать привет,
И не найти другого адресата…
2
Ушла и, словно не бывало
Тебя, родная, среди нас…
Ни материнского овала,
Ни серых материнских глаз
Уже не встречу в мире этом,
Но мне всё чудится, что ты
Под нестерпимо-лунным светом
Стоишь в провале немоты…
В своей торгсиновской беретке,
С небрежной сумкой на боку
На фоне первой пятилетки
Стоишь одна в ночном Баку.
И голос оживить не может
Былые дни, былые сны.
И силы мраморные множит
Кладбищенский зрачок луны…
3
Эта ночь не имеет конца;
Ты засмейся в стекло и аукни
Своему отраженью лица
И неясному контуру кухни.
Эта ночь лишена перспектив
Обернуться румяной зарёю.
Я уйду, ничего не простив,
И таланта в сугроб не зарою.
И туда поспешу наугад,
Где деревья худы, как подростки,
Где во тьме шелестит снегопад
И пространство в накрапах извёстки,
Где вечернего света пузырь
Темнотою окраин распорот,
И открывшийся разом пустырь
Объясняет, что кончился город,
Что пора прикусить удила
В этом поле и зябком, и жутком,
Где на мусорной свалке зола
Между нами легла промежутком,
За которым земной небосвод
Растворяется в призрачной бездне
И души одинокий исход
Обрывает и мысли, и песни.
И в тебе поселяется он —
Твой последний посредник в юдоли…
Что ему суета похорон
И сквозное январское поле!..
Он… снежинкой уйдёт в пустоту,
Не заботясь о брошенном теле,
И заменят портрет в паспарту
На картинку «Грачи прилетели».
Он… вернётся в обличье ином,
Что ему погребальная яма
И забрызганный красным вином
Рубаи из Омара Хайяма?!
Он… влетевший в московский подъезд,
Невесомый почти и незримый
Старожил неизведанных мест,
Для которых величие Рима
Было б скопищем жалких камней
В мишуре самодельной рекламы,
И меня посетит, и ко мне
Долетит извещенье от мамы,
Что не только она, но и я,
Забывая ненужное знанье,
Обрету в темноте бытия,
Как бессмертье, другое сознанье…