Судьба печальная и зыбкая
Была картиной и рассказом,
Когда она, как мать над зыбкою,
Спала, склонясь над унитазом,
Или металась в коридорчике,
Рукою шарила обои,
По сыну плакала, по дочери,
Сбежавшая с офорта Гойи.
Но чаще грызли опасения
И ночью просыпался зверь.
Кричала: — «Сбегай к Елисееву
За водкой!..» — и ломилась в дверь.
Я в это время окаянное,
Средь горя и макулатуры,
Не спал. В окне галдели пьяные,
Тянуло гарью из Шатуры.
И я, любивший разглагольствовать
И ставить многое на вид,
Тогда почувствовал, о Господи,
Что эта грязь во мне болит,
Что я, чужою раной раненный,
Не обвинитель, не судья —
Страданий страшные окраины,
Косая кромка бытия…
2
Как обозвать тот год, когда в пивных
Я находил забвенье и отраду
За столиком на лавках приставных,
Вдыхая жизни крепкую отраву?..
Ещё не зная, что и почему,
В квартире у татарина Джангира
Я пил вино в махорочном дыму
Жестокого расхристанного мира,
Где в подворотне властвовал кулак
И головы звенели от затрещин,
Где мутный бар напоминал бардак
И пахло рыбой от весёлых женщин.
Как обозвать тебя, безумный год
Москвы, уже исчезнувшей в овраге
Глухих времён, где шелудивый кот
Читал свои доклады по бумаге.
И ожидал тюрьмы да Колымы,
В Рязани не тоскуя по Вермонту,
Писатель, будораживший умы;
И слух гулял, как ветерок по понту:
«Что выручил коллега по перу,
Что рукопись увёз прозаик с Рейна…»
О, год, ушедший в чёрную дыру
Дымящейся Шатуры и портвейна!
Как обозвать тебя, как обласкать?..
Немытый, словно кружка в общепите,
Ты был прекрасен!.. Если обыскать
Словарь, то не найду другой эпитет.
Ты был прекрасен!.. Хоть в чужом дому
Я ночевал и пиво пил в подвале,
Но молодость была и потому
Со мною времена не совпадали.
«Мы — горсточка потерянных людей…»
А. Васильеву
Мы — горсточка потерянных людей.
Мы затерялись на задворках сада
И веселимся с лёгкостью детей —
Любителей конфет и лимонада.
Мы понимаем: кончилась пора
Надежд о славе и тоски по близким,
И будущее наше во вчера
Сошло-ушло тихонько, по-английски.
Ещё мы понимаем, что трава
В саду свежа всего лишь четверть года,
Что, может быть, единственно права
Похмельная, но мудрая свобода.
Свобода жить без мелочных забот,
Свобода жить душою и глазами,
Свобода жить без пятниц и суббот,
Свобода жить как пожелаем сами.
Мы в пене сада на траве лежим,
Портвейн — в бутылке,
как письмо — в бутылке
Читай и пей! И пусть чужой режим
Не дышит в наши чистые затылки.
Как хорошо, уставясь в пустоту,
Лежать в траве среди металлолома
И понимать простую красоту
За гранью боли, за чертой надлома.
Как здорово, друзья, что мы живём
И затерялись на задворках сада!..
Ты стань жуком, я стану муравьём
И лучшей доли, кажется, не надо.
«Любитель ножа и перца…»
Любитель ножа и перца,
Даритель тюремных благ
Несёт в груди вместо сердца
Рыжий слепой кулак.
За ним, вдоль ночных становищ,
Идут в толпе старожилов
Угодливый Каганович,
Подвыпивший Ворошилов.
Сейчас начнётся охота,
Опричники выловят план…
В тумане кровавого пота
Залёг ночной котлован.
Хозяин молчит надменно,
Но, прежде чем сделать знак,
Капризной ноздрёй нацмена
Занюхивает табак.
Так вот она — русская прерия!..
В просторы её босые
Ягода, Ежов и Берия
Скулят, словно псы борзые.
И в местности неухоженной,
Где ветер свистит во мраке,
Сидят на перчатке кожаной
Соколики-вурдалаки.
Сейчас начнётся потеха:
За совесть, а не за страх
Побор коллективного меха
На голых крестьянских полях.
Сейчас в небесах бабахнут,
В ночи запоёт рожок
И разом от боли ахнут
Житомир, Ростов, Торжок,
И двинется, как пехота,
Колючая ночь сквозь сон…