ДРУГУ
1
По улице Архипова пройду
В морозный полдень
Мимо синагоги
Сквозь шумную еврейскую толпу,
Сквозь разговоры об отъезде скором,
И на меня — прохожего —
Повеет
Чужою верой
И чужим презреньем.
И будет солнце в медленном дыму
Клониться над исхоженной Солянкой,
Над миром подворотен и квартир,
В которых пьют «Кавказ» и «Солнцедар»
По случаю зарплаты и субботы.
И будет воздух холодом звенеть,
И кучка эмигрантов в круговерти
Толкаться,
Выяснять
И целоваться,
И будет дворник,
С видом безучастным,
Долбить кайлом,
Лопатою скрести.
И ты мне будешь объяснять причину
Отъезда своего
И говорить
О праве человека на свободу
Души и слова,
Веры и судьбы.
И будем мы стоять на остановке,
Где гражданин в распахнутом пальто,
Такой типичный в этой обстановке,
Зашлёпает лиловыми губами,
Но только кислый пар,
И ни гу-гу.
И ты меня обнимешь на прощанье,
А я увижу рельсы,
По которым
Уедешь ты
Искать и тосковать.
Ох, это будет горькая дорога!..
И где-нибудь,
В каком-нибудь Нью-Йорке
Загнутся рельсы,
Как носы полозьев…
Свободы нет,
Но есть ещё любовь
Хотя бы к этим сумеркам московским,
Хотя бы к этой милой русской речи,
Хотя бы к этой Родине несчастной.
Да,
Есть любовь —
Последняя любовь.
2
Обращаюсь к тебе, хоть и знаю — бессмысленно это,
Из осенней Москвы обращаться к тому, кто зарыт
На далёком кладбище далёкого Нового Света,
Где тебя Мандельштам не разбудит и не озарит.
Твои кости в земле в тыщах миль от московских околиц,
И прощай ностальгия — беда роковая твоя!
Но похожий лицом на грача или, скажем, на Мориц,
Хлопнул крышкою гроба, души своей не затворя.
И остался твой дух — скорбный вихрь иудейской пустыни,
Что летает по свету в худых небесах октября,
Что колотится в стёкла и в души стучится пустые,
Справедливости требуя, высокомерьем горя.
Но смолчали за дверью в уютной квартире Азефа,
Чтобы ветер впустить — не нашлось и в других чудака.
Лишь метнулась на лестницу кошка сиамская Трефа —
Ей почудился голос в пустых парусах чердака.
Это голос хозяина звал ошалевшую кошку
И ушёл по России, и сгинул за гранью границ,
И оставил раскрытым в ночи слуховое окошко,
Словно вырвалась стая каких-то неведомых птиц.
И навеки пропала за серой стеной небосвода,
И растаяло эхо, идущее наискосок…
Поколение это другого не знало исхода:
Голос — в русское небо, а тело — в заморский песок.
И когда колченогий режим, покачнувшись, осядет со скрипом,
То былой диссидент или бывший поэт-вертопрах
На развалинах родины нашей поставит постскриптум:
Только прах от разграбленной жизни остался, лишь пепел да прах…
«Беспечно на вещи гляди…»
Беспечно на вещи гляди,
Забыв про наличие боли.
— Эй, что там у нас впереди?..
— Лишь ветер да поле.
Скитанья отпущены нам
Судьбой равнодушной, не боле.
— Эй, что там по сторонам?..
— Лишь ветер да поле.
И прошлое, как за стеной,
Но память гуляет по воле.
— Эй, что там у нас за спиной?..
— Лишь ветер да поле.
ОБСТАНОВОЧКА
Вы не ругайтесь,
Я сейчас уйду.
Я на подъём необычайно лёгок —
Лишь рукопись да выходной костюмчик,
Лишь только фото бабушки да мамы,
Лишь простыню
Засуну в саквояж.
Вы не ругайтесь из-за чепухи.
Пустое.
Я однажды не ужился
В квартире,
Где бутылки —
Вместо книг —
На стеллажах стояли
И висела
На гипсовой,
Такой бугристой шее
У шадровского пролетария
Зачем-то
Медалька чемпиона Украины.