…Перешагнув из одного измерения в другое, я будто попал в зазеркалье. Свет сюда проникал словно на глубину, от того что на окнах висели плотные пузырившиеся занавески темно-грязного зеленого цвета. Была открыта форточка – потому что я время от времени ясно слышал звук улицы. Быт был несвеж, однако привычный и устоявшийся. В обтертом кресле уже с неделю лежала куча белья. В некоторых уголках угадывалось еще большее запустение. И на фоне всей обстановки пятном чернел большой телевизор, стоявший на тумбе-старушке с уродливыми ножками. Рядом стояла огромная распахнутая коробка с видневшимися пенопластовыми и оберточными внутренностями. Совершенно недавняя покупка – еще не успела пропитаться духом жилища. На кровати я нашел пульт. Кинескоп тихо звякнул, и появилась картинка…
Нет настоящего смысла в том, чтобы детально описывать то, что произошло дальше. Такие подробности не служат моей задаче. На самом деле они постыдны; неприятны и плохи. Почти невыносимо и гнусно думать об этом. Тень жизни, а не сама жизнь. Дурное уродливое полузабытое сновидение вместо ясного хранящегося воспоминания.… Но в этом и есть загвоздка!
Она в том, что вся эта далее произошедшая непотребность упала на меня, словно сеть ловца, стянув мое лицо, руки, шею и весь окружающий воздух; и вдруг прошла через меня, разделив на бесчисленно кубиков и мои мысли, и мою душу со всеми ее неоткрытыми эфирами. Я задышал не кислородом, а совершенно другим газом. Или не легкими, а рыбьими жабрами. И в тот момент я увидел происходящее не гнусным вовсе, а сладковатым. Ничто не протестовало больше во мне. Это становилось удовольствием, это было приятное и необходимое, и, казалось, единственновозможное. Дурное и уродливое – это слова, которые я произношу по памяти, вовсе не разделяя их смысла. Упомянутая выше загвоздка заключается именно в этом. Все наоборот, потому что я в зазеркалье: «дурное» это для того, кто не перешагнул. Здесь это не грех. Здесь нет инквизиции. Просто я пытаюсь говорить на языке, который забываю. На иностранном для меня.
Мелькнувшее было сомнение «что я делаю», пролетев искоркой, погасло, став последними пузырьками утонувшей лодочки.
Это «что делаю» было множеством других невероятно спрессованных мыслей, ощущений, кратких и растянувшихся эмоций и картинок. Такое чудовищное давление! И лишь краткостью мига я обязан тем, что не был раздавлен этим крохотным сгустком, вместившим воды всех океанов.
Очень многое, о чем грезила душа – неосуществимо. Я есть сейчас, но в будущем меня словно нет. Так представляется мне. Я не вижу собственных детей –там никого нет. Кажется, закончился сеанс, а света не зажигают – и я вижу, что и продолжения нет. Тишина, и я один одинешенек.
Кто-нибудь вполне скажет, что я не производил такого впечатления. Это все равно. Я буду готов, не говорить со всеми разом! И не видеть никого! Я оттолкнусь от всех! Иначе невозможно. После все встанет на свои места. Но не это главное!
Более этого меня волнует, как понимающего теоретически свою ненормальность, другое. Я выкрикиваю неясно к кому обращенный вопрос. Я ломаюсь от безответности. Ибо не сам я все выбрал!
У меня будто и не было такой возможности. Я не помню ее! Где я допустил промах!? Или не я? Вот в чем мои терзания!
В последнее «дозазеркальное» время меня предпочитали другим. Те, кого любил я, не думали обо мне вовсе. Разве я могу управлять планетами?! Я так же не могу приостановить и удержать того единственно необходимого внимания. Единственного. Во всяком случае было так. Стоило заметить огонек, согреться светом – и всякое волшебство вдруг становилось невозможным. Однако, со временем я открыл, что даже будь возможность такого волшебства – я его оттолкну. Сделаю вид, что не замечу! Вот когда я действительно испугался, наткнувшись в уличном тупике на свежего мертвеца. Но пройдет еще время, как ветер, и я буду стонать от счастья, а испытанный тихий ужас не будет меня донимать, он станет маленьким уродливым лилипутом, потом серой мышью и затем – вовсе исчезнет, ну или станет существовать подобно бактериям, которых при всем желании не видно. Но все же: кто-то бросит меня, так и не узнав обо мне! От этого мысленного символа я морщу лоб и останавливаю свои думы. Это донимает меня, словно грех убийства истязает иного преступника.