Бывают целые часы отчетливого прозрения, когда я не хочу этого. В такой момент ясно и твердо я понимаю, как отрезвевший алкоголик, всю пагубность. Голос, словно чей-то, долетает до меня. И я холодею от смысла всех его слов. Я похож на ржавую монету, которую подбросили вверх и которая еще не знает, как ляжет. Я волнуюсь – но как же это слово далеко от моего теперешнего состояния!
Я вижу свои углы и расползающиеся трещины от беззвучных землетрясений. Я не могу их просто взять и отменить. Может быть, я опустошаюсь от того, что уверен в том, как мне не повезет? Одно неотделимо от другого и следует за предыдущим, как причина и следствие. И все же: что за рука вцепилась в меня из пропасти? Отбиться от нее было невозможно! Я уже скоро смогу дотронуться до дна. Дальше – только провалиться под землю, может быть в ад. Я думаю об аде и заключаю, что, возможно, еще жив! Неужели может быть хуже того, что я представляю и вижу?!
Хоть что-нибудь, чтоб самому схватиться и удержать прежний мир с его лучами и желтыми листопадами! Чья-нибудь дружба. Или чья-то любовь! к которой я невосприимчив. Пусть хоть бы что-то было! Однако при всем этом я вижу, как одна моя часть говорит, а вторая словно ухмыляется…
И хочется иногда всех проклинать. Хочется капризничать перед тем, кто в курсе всех дел, и обвинять его. Чахнуть от похмелья, мыслей-червей и безделия!
Я в ужасной западне. Мне все же больно. Поломка не разрешает мне живых движений, я становлюсь лишним среди всех тех, кого привык видеть и о ком думал. Я брошенная куколка на нитках. Я в них запутался, и мягким ручкам за век не освободиться.
Признаюсь, что я не знаю, как поставить тут точку. К концу все окончательно рассыпалось. Быть может, я просто физически устал. В конце концов через час будет окончательное утро. Мною владела краешком бредовая сверхидея, но усталость берет свое. Я хочу спать! И вместе с тем, я не договорил – и этот факт раздражает. И даже не он, а неумение договорить.
Вообще, Бог с ним, с унижением – кажется, жизнь оставляет меня! И все же все это буря в стакане. А от долгого ночного сидения у меня появились рези в животе. И я все время кому-то ужасно завидую. Ужасно и кому-то… У меня даже зубы сводит от этого. Так сильно! Я делаюсь совершенно развратен. И прежде всего в собственной голове. От того, что мне надо больше и больше.
Вместе с тем, очень даже возможно, что все утихнет и пойдет своим чередом. Я же не открываю Америку! Но это есть неопределенность, да и я не на столько наивен, чтобы положиться на то, что есть просто временные для души вещи.
Мне представляется, что половина того, что я говорю сейчас, совершенно непонятна. Это нормально. Я и для себя неясно мыслю. Это потому, что птица, которую я держал, в какой-то момент выскочила, а я продолжаю и продолжаю ловить еще сыплющиеся от нее перья, которые и складываю сюда. Перья – не моя птица.
Проспав все оставшееся утро и почти весь день, я так и не выспался. Сразу по пробуждении я ощутил, как ломит затылок. И мое внутреннее состояние никак за это время не поменялось. Никуда не уходя, подобно человеку, оно стояло рядом и ждало только того, пока я открою глаза и приду в себя. Я продолжал лежать, чувствуя отвращение ко всякому движению. Было тихо и еще совсем светло. Смотрел на беспорядок в комнате, почти видя как на всем лежит пыль. Мысль о возможной уборке удручала, как и сама грязь. Просто сил на нее не было. Я думал или о чем-нибудь вспоминал. И вдруг где-то загудел шмель. Или, может, другое жужжащее тельце. Чуть сонно (кстати, это могла быть большая муха) она бубнила какое-то время в пустой, похожей на куб полости, из которой не было выхода, часто с особенным дребезжаньем притрагиваясь к деревянным стенкам, а потом вдруг затихла, будто заползла в какую-нибудь там щель и заснула. Я подождал еще и, развернувшись, тоже уснул.
Вечером следующего дня я гулял по городу, смотрел на людей, привычно пытался в них что-то угадывать; с удовольствием шел мимо фасадов домов, беспрестанно курил и все шел и шел – куда глаза глядят, зная, что вот-вот, быть может, уже сегодня, я закончу Письмо. Вернувшись, я еще с час почитал купленную книжечку Мисимы – современного самурая, замахнувшегося на государственный переворот; и выпил чая.