Я придаю этому особое значение! Такого-то числа, месяца и года; такой-то широты и долготы, будучи бренно воспарившим на несколько метров в отношении Мирового океана, я глядел на ее белые предплечья и влажные розовеющие кисти, державшие этот мышиного цвета сырой шелестящий квадратик, с прилипшими по низу песчинками и крохотными черными камешками, словно обсыпанное сахаром плоское пирожное. – На ее полосатую футболку (или кофточку), из под которой тихо и почти зримо исходил такой же мягкий жар от работы, теплый аромат; на то, как посмотрела в ответ. Клянусь, во взгляде ее не было лишь механическое движение на проходящего мимо. Вернее, она посмотрела дважды и именно во второй раз так, как я говорю. Может быть, я даже слишком приостановился, когда был совсем рядом с ней – я этого не помню или не заметил этого как и другой какой-нибудь несуразности, почти выдавшей меня. Помимо прочего тут было желанное везение, стечение обстоятельств, она тоже искала, она была той благодатной для меня землей, если вы просто внимательны и понимаете, о чем я. На моих радужках отражалась драгоценность, которой, на удивление, никто не владел.
Зарождалась новая планета! С тем я прошел мимо, чуть дальше на пару шагов, где жил мой друг (он стал им несколько мгновений назад), который когда-то в прошлом прибил к полу гвоздями своего комнатного соседа, ближнего, пронзив ему ладони, за то что последний, неподобающе презирал и хулил Христа, о чем я не знал, и не поверил бы, ибо в мире не существовало зла в ту самую секунду. Приоткрывалась возможность, и самое время было сжигать мосты, рвать переправы и окончательно подвергать публичным казням мысленных паромщиков, дабы оставшиеся разбежались без оглядки, так что и при всем желании было б их не сыскать.
Именно так все и было. Своим взглядом она не отталкивала меня, мне даже мерещилось приглашение – в том, как она держала меня в поле внимания те несколько мгновений, когда мы оба уже не смотрели друг на друга. Но ведь я мнителен и застенчив до смерти! Я никогда не был тут, и все ново, и все пугает меня и отнимает силы, я ущербен – сипел я шепотно себе со всех сторон и было это бесспорно. Сколько волнения предстояло! Тяжести. Но приметы и знаки, по словам, вытекали благоприятны. Горло пересыхало, медленно спазмировалось, становилось как нежные грейпфрутовые корки, которые уже два дня забытые валяются по тарелке, на которую вдобавок принялись капать камедью; а внутренний взор постоянно теперь держал мысль – дерзкую и гордую, но с налетом жалкости. Я был в здравом уме, и вивисекция, так меня истязавшая, была необходима. Она бесконечно вдохновляла и вместе с тем ужасала меня сулящей болью.
Потом я снова и снова встречал ее глаза, которые она устремляла на меня, черт возьми, клянусь: дольше, чем надо. Все уже начинало пылать за спиной, Лена ждала, я это понимал и приготовлялся. Помню, была еще в самом начале иллюзия, что как-то все выйдет гораздо легче, чем подсказывал трезвый взгляд, другими словами, присутствовала надежда на то, что опасения и предостерегающие догадки окажутся преувеличенными из-за свойств анализируемой области, из-за ее девственной нетронутости.
Теперь мы молча встречались везде, где раньше этого не случалось. Правда, я сознаю в этом свое заблуждение, которое в том, что раньше, я не обращал на такие случайные встречи внимания. Но эти взгляды друг на друга…Мы походили на магнитные шарики, которые словно скучали о встречах.
Лена была моложе меня, может года на два или чуть больше, но младше и меньше был я.
Да, именно: стройная высокая девушка, которую в тот момент природа своею женскою кистью коснулась очень тихо, изящно, боясь, может, испортить все впечатление лишним мазком, оставив еще мальчишеских линий. Но как сладко будоражили ее бедра, затянувшись светло-синей джинсой, мою голову, мое тело… Я очень быстро к ней привыкал.
Я думал о запахе ее волос, грезил, обнимая сзади ее стоящую фигуру и растворялся в ее присутствии, скользя руками по теплым живым чертам к ее животу, пытаясь вобрать в себя и пропитаться ее волшебством, дурея от этого воображаемого тепла. Мой нос самым кончиком прикасался к ее левому уху, ласкаясь и обдавая прохладную раковинку трепетными струйками моего дыхания, потом он сбегал вниз, по чуть изогнувшейся шее, по чудной и дивной коже к ключице, губы сами прижимались к ее плечу и смыкались так нежно, будто пытались ухватить за крыло ту самую бабочку, самым уголком отличая шершавый краешек ее футболки. И где-то в самой-самой глубине возникало желание вонзиться зубами в нее, но это все по тем же причинам – невозможности вобрать в себя каждую молекулу ее несуществующего запаха. И мне хотелось дотянуться губами до уголка ее рта. Можно сказать, что это были мои эротические фантазии, сон, который вязался с окружавшей меня материей и потому сам приобретая материальность не мог рассеяться сразу в одно мгновение.