«Ну вот и все, – подумал я, – теперь я – преступник».
Скрип шагов приближался. Я не сводил с него глаз. И где-то в середине своего пути – от собственного появления до крыльца – он тоже понял, кто я – стоящий вот так. И чем ближе он подходил, тем каждый раз все дольше его осторожный взгляд задерживался на мне. В походке ни тени сомнения или неуверенности! Хоть его шаги и были стянуты руками в карманах распахнутой куртки. Однако я просто не знал, кАк в тот момент плясали в нем мыслишки – опасливые и недоверчивые бусины – бесформенные пластинки на зыбких заплетающихся нитях. Но он был ведОм, и страх этот продолжался в нем лишь с десяток секунд, пока он не увидел меня.
Потом, позже, у меня создалось впечатление, что он испытывает нечто, похожее на стыд. Это я заключил по тому, как он шел, как говорил некоторые слова, по его неброским, движениям, по взгляду, который не был прямым, но которым он не пропускал ни одного моего движения. Это даже походило на проступавшие из него угрызения. Совести.
Первыми его словами было мягкое, отчасти тактично скрываемое раздражение:
– Вроде договаривались ждать внутри!
Перед этим он еще, правда, для верности произнес вопросительно мое вымышленное имя.
И все же он избегал смотреть в глаза! А когда смотрел, мне мерещилось второе дно в них. Я даже не могу припомнить их цвета. По-моему, светлые. (боюсь произнести «голубые»)
Мы сразу же пошли – он справа, я слева от него.
Во-первых, после небольшой неловкой паузы он представился, повторив то же имя, какое было в его письме.
Во-вторых, он отказался от сигареты. Он не курил.
В третьих, где-то рядом была квартира, от которой у него по какой-то причине были ключи. И, как я сразу догадался, мы направлялись к ней.
…Порою не могу писать, не выпив чего-нибудь. Хоть немного – для храбрости и сил. От горького лекарства и бессонницы в конце концов придет туман и усталость, которые сделают меня другим и успокоят. Протрут маслом скудные воспоминания, к которым душа до сих пор не знает, как себя соотнести. Иногда мне кажется, что я умираю, а иногда ничего – можно жить.
Он был среднего роста, чуть ниже меня. Немного полноват, блондин с редеющими волосами. Нет, он не был толст, но до этого ему не хватало нескольких килограммов. Округлые щеки, как у младенца; круглая голова. На вид лет тридцать пять, но ближе к сорока.
– Куда пойдем? – спросил я, сразу прилепив к лицу какую-то маску не свойственную моим манерам и выражению.
Казалось, в любой момент привычные законы природы перестанут действовать или в них отыщется изъян. Я шел и прислушивался к ним.
– Тут есть квартира недалеко, можно туда, – ответил он.
Его страхи на мой счет окончательно рассеялись, но на смену им пришло совершенно иное. То самое, что начинало сковывать его и вынуждало колебаться.
Мы шли. Он рассказал кратко о работе – что-то связанное со связью. Спросил, чем занимаюсь я. Уменьшив себе лет, я все же решил не врать на счет того, где учусь. Только соответственно приуменьшил курс. Несколько раз на его вопросы я откровенно соврал, и, по-моему, он это хорошо понял, но сделал вид.
Говорил он негромко, чуть сипло, будто голосу самую малость не хватало силы; с какой-то расстановкой или даже нерешительностью.
– Я так понял, ты не афишируешь это? – спросил я.
– Ну а зачем об этом кричать на всех углах? – ответил он, сделав паузу, когда мы сворачивали в арку, ведущую в пустой полный темени двор. Снега здесь было еще больше. Белеющие горы с меня ростом подступали, казалось, к самым подъездам. И из этих белых сугробов торчали сонные акации. А ряды окон не обращали на нас никакого внимания.
Открывая двери подъезда, он негромко звякнул пакетом – по пути сюда мы остановились у круглосуточного магазина на углу, и пока он покупал, я стоял на улице и смотрел сквозь стекло магазинной двери на то, как он долго рассчитывается на кассе. В тот момент он, возможно, ждал, что я тихо пропаду, но мне даже в голову такое не пришло.
Квартира была на втором этаже. Двойная стальная дверь. Мой спутник не стал включать яркий свет, словно знал о моей светобоязни. А из окна была видна ночная попритихшая, почти безлюдная площадь в дорожном кольце и здание нашего вокзала с длинным серым шпилем и часами под крышей на фронтоне. По площади шныряли машины и они же без оглядки пролетали сквозь нее, выдыхая теплые бензиновые облака. Они все были поражены желтой фонарной бессонницей, от которой не находили себе места; и я то и дело слышал приглушенно их долетавшее жужжание.