В единственной комнате стоял диван, на котором изломившись лежала прозрачная тень окна. Пятнистая из-за высохших неосторожных капель краски на стекле. Несогревающая леопардовая шкура… Да еще журнальный квадратный столик на черных колесиках. Я повидал за всю жизнь наверное тысячу таких однотипных столиков! И вдоль всей стены –длинный свернутый в рулон ковер.
Не помню, как снял верхнюю одежду и оказался за этим столиком, сидя прямо на подоконнике. Спутник мой быстро оформил сервировку. Передо мной явилась квадратная бутылка дорогой водки, кусочки соленой рыбы в масле, оливки в банке, сыр, ломтики колбасы и хлеб. Невесомые пластиковые тарелочки, прозрачные стаканчики и вилки. Оказалось, что этого одноразового добра тут целый пакет высотой в пол роста. Я успел разглядеть его за плотной шторой, прикрывавшей нишу в стене.
Сам он почти не пил, ссылаясь на то, что совсем вот только что, до нашего с ним разговора, выпивал с друзьями. Я же спешил «догнать» его и напивался, содрогаясь от спиртных глотков.
Он рассказал немного о жене; о том, что вполне прилично зарабатывает. Сказал вскользь о ребенке – девочке лет семи, о любовнице и закончил тем, что он «не знает, что на него нашло» однажды – на мой вопрос о том, почему он, собственно, стал геем.
– А она знает?
– Да нет…может догадывается, – говорил он, глядя перед собой на пол не то в рассеянности не то в задумчивости, словно говорил и одновременно думал о чем-то.
– В Питере с этим легче… – продолжил он.
– Да, – подтвердил я, хотя никогда не был в Питере.
Но я предполагал, что там действительно легче «с этим» делом.
– Там и народу больше и возможностей, а тут у нас… ну маленький городок.
Он окончательно перестал пить, ссылаясь, что завтра ему на работу, но продолжал осторожно и понемногу подливать в мой стаканчик. Мне же казалось, что водка почти не действует на меня. И как зачастую бывает, в этом я ошибался.
Что-то было еще. Мы разговаривали на темы, которые я не помню. Помню, что я предложил. Сам он все не решался, словно не знал, как подступить. Словно благоговел от моей новообращенности. А вернее от того, что не понимал тех причин, по которым я был здесь с ним. Тогда во мне еще не было явной проявляющейся наружу похоти. И даже желания не было. Видимо, он чувствовал, что я не совсем тот, за кого себя выдаю. Можно сказать, что где-то в глубине души он боялся брать грех на душу, глядя на меня, глядя на такого, как я…
Но его колебание длилось мгновение. Еще через миг он расстилал на диване полосатый матрац, полный свалявшихся комков, похожих на холмы; сообщая, что матрац тут у него есть, но вовсе не «для таких случаев». Будто оправдывался. Я стоял и смотрел, и было очевидно, что подобные встречи действительно у него не в привычке.
Он стал раздеваться и потянулся ко мне… Я ощутил запах чужого несвежего тела и в тот самый миг понял, что безвозвратно сорвался во что-то дурное, совершенно мне чуждое и противное, душное и невозможное. Какое-то злое и мерзкое животное захватывало меня, скользило совсем близко, по моей коже; тянуло меня – обреченного, но все еще чистого и светлого – от берега, чтобы где-то там запретить вдыхать, обратить в себе подобное, растворить в грязи. Я превратился в бездушного робота, казалось, у меня не было лица в тот момент. И выше моих сил – описывать то, что я бесстыдно вытворял, о чем думал и какое вселенское безразличие владело мною.
Время остановилось… Где-то недалеко, казалось, маячил загробный мир.
В этой непривычной комнате на мне появлялось клеймо – подобно тому, как проявляется в темноте фотография. Замысловатая татуировка. Плотская фреска. Несмотря на сильнейший хмель, я отчетливо зрел, как продолжаю погружаться в зловоние и теплые нечистоты с невидимыми червями. Душа, покинув тело, где-то скиталась. И в ту минуту я задавался по-настоящему лишь одним: вдруг завтра, вспомнив, я сойду с ума!? И стану шататься по дорогам, обсыпанным солью, в распахнутой куртке, и вдруг зареву криком, во весь голос – напуганный и потрясенный. Ослепну от слез и стану задыхаться от них, открывая безобразный рот в несуществующий вокруг мир, срывая ненужный голос, не ощущая тела и пространства, объятый тлением.
Временами я видел проступающую маску своего демона. Она мелькала, когда тот оборачивал ко мне свое лицо. Были моменты, когда демон вовсе не церемонился, и я повторял все его движения, как марионетка. Но и он был одурачен!
«Протрезветь и бежать!» – неслось у меня в голове. Водка накрыла меня так, что я не дошел бы и до коридора. Наконец успокоившись, диван прижался к моей спине. Рядом был он. В голове начиналась круговерть.