Через какое-то время я захлопнул осторожно дверь, положил ключ под коврик и стал осторожно спускаться вниз, думая лишь о том, как миновать этот двор и его окрестности, не попавшись на его случайные глаза (словно бы он караулил меня). Но все обошлось.
Я шел по ветру, зная, что мерзну, однако не чувствуя холода. Я все думал о том, что сейчас должен чувствовать в такой ситуации и сравнивал с тем, что было на самом деле. Но, на удивление, душа ошарашено молчала, не зная, что произнести. И от самой этой тишины уже делалось не по себе. Я боялся собственной истерики.
Вот уж где я ощутил на себе маску – прилепленную к лицу, и то, как потела под ней кожа! В общежитии! В миг я сочинил историю о подвернувшихся случайных товарищах и о пьяной ночи, что отчасти было правдой. Мой вид, запах и состояние щедро осыпали мои слова правдивым сладковатым тальком, похожим на тот, которым я так же щедро одаривал свои резиновые перчатки. Соседи по комнате хмыкали, но верили, а вернее переставали об этом вовсе думать. Про моего демона (пора бы его уже писать с большой буквы) они и понятия не имели. Да и сами, как пиявками, были увешаны собственными сосущими кровь и лимфу чертятами – какое при этом может быть серьезное дело до чужих!
Затем – почти месяц с лишним выпадает из моей памяти. Что было в тот период, я практически не помню. Какая-то круговерть! Отчетливо помню только, как через несколько дней после той ночи ответил ему электронным письмом. Я по сути отказывался от всякого рода продолжений, перечеркивая его расположение ко мне. Быть может, в глубине души меня насторожила та витиеватость, с которой я это сделал. Зачем-то я написал ему про «демона», которому я дал то, что он просил; и о том, что эта данность его убила. Какая-то ужасная деланность! Ответом мне было что-то вроде «ладно, забыли!» и тихая, скрываемая злость, которая сползала с этих нескольких слов. Так он практически и пропал из моей жизни. Более мы не встречались. А если, возможно, и встречались, то он не узнавал меня. Я же не узнавал его.
В то же время я ясно ощутил на себе сразу два женских внимания. – Невысокой застенчивой первокурсницы, которая, по-всему, вселилась в одну из комнат по соседству – я часто встречался с ее взглядом на кухне или в коридоре; и пышной белокурой девицы, уже почти окончательно превратившейся в зрелую женщину с сильными белыми бедрами и характерным взглядом – напрочь лишенным наивности и легкомыслия. Как же они были непохожи одна на другую! Робкая улыбка и безграничная беззвучная радость одной и откровенные движения в мою сторону и даже намеки второй! Я же, умея рассмотреть всякую деталь с их стороны, оставался глух, хотя и ощущал самолюбивый приятный ветерок. Горошины отскакивали и терялись в траве. Они обе так же ушли, толком и не запечатлевшись в моей памяти. И все же я их помню.
И именно в эти полтора месяца меня отчислили окончательно. Я собирался как-то дать знать об этом домой, предвидя шедшую на меня грозу. На горизонте уже были видны темные тучи, которые скоро затянут все мое небо. Вся ситуация казалась мне огромным гнойником, который вот-вот должен будет вскрыться. Казалось, что скоро у меня закончится воздух. Я откровенно боялся. Страх высасывал из меня все. Со дня на день следовало все сообщить родителям, ибо никакой надежды не осталось – я видел выписку из приказа; но сил произнести весть не было.
Я сжигал последние деньги в компьютерном клубе, покупал маленькие однако всевозможные яства, просиживал часы в интернете, скупал музыкальные альбомы, журнальный глянец и, готовясь к концу, старался о нем не думать. Оказывается, я его чувствовал.
Я так и не успел ничего сообщить, родители узнали все от третьих лиц и затем непосредственно от учебного секретаря из телефонного разговора. Оказалось, что на тот момент вернулся обратно (правда, как оказалось, ненадолго) отец. Через неделю после того, как деканат раскрыл все мои карты, приехала мама – и я был готов провалиться, только б не видеть ее. Всю эту неделю я, как ужасный трус, ждал трепетно ее появления, в иные часы переставая дышать от каждого шороха. И в один из таких моментов она и появилась.
Соседи наблюдали и слушали развернувшийся цирк. С настоящими львами и клоунами. Я же был согласен на все, только бы побыстрей. Обыденная повседневная воля моя исчезла, чужие руки вертели меня, как кубик-головоломку; стыд прожигал меня, словно кислота. Это было жалкое зрелище. Мама не церемонилась со мной, сама будучи в предынфарктном состоянии, которого ей пока удавалось избегать лишь благодаря активной деятельности. Она боролась за мой медфак так, словно: уйди я с него – тут же упаду бездыханный прямо на ступенях учебного корпуса. Или она тоже умрет, и весь мир вместе с нами!