— Ну и накручено же здесь, ничего не поймешь. У Хаксли всегда такие сложные обороты… Но мне все равно он нравится, — говорит девушка и записывает перевод в тетрадь.
Потом ставит точку и снова перечитывает перевод.
— Да, — задумчиво протянула Исти. — Сейчас многие ищут свой собственный путь в жизни. Это потому, что они осознали свое я и не хотят больше ни за кем следовать бездумно. Вот тут они, очевидно, и начинают задумываться над смыслом жизни. А раздумья эти приводят к тому, что люди начинают сомневаться в боге. Но мне нравятся такие критически настроенные люди. Ведь сомневаться — значит размышлять о жизни.
Да, мне положительно нравятся эти ищущие люди. Правда, Хаксли говорит, что они находятся еще на распутье и поэтому способны на самые неожиданные поступки.
Исти глядела на бледно-голубое небо и машинально покусывала грифель карандаша. Казалось, что она вспоминает что-то очень далекое, такое же далекое, как этот голубой небосвод.
Исти еще раз заглянула в книгу, обвела карандашом номер страницы и закрыла ее. «Ладно, спрошу еще у Кусны на будущей неделе, если придет. Он все знает и всегда готов помочь мне. Жаль только, что он какой-то безвольный… Иногда он меня этим просто из себя выводит!»
Вокруг тишина. Исти посмотрела по сторонам, вздохнула. Затем она снова раскрыла книгу — в конце книги лежало несколько аккуратно сложенных листков бумаги, исписанных красными чернилами. Это было письмо, которое две недели назад принесла ее ученица, та, что живет на самой окраине города. Девочка тайком передала его Исти.
— Откуда это, Хая? — опросила она.
— Не знаю, мне дал его один мужчина, высокий такой, с волнистыми волосами. Он спросил, знаю ли я госпожу Исти. Я сказала, что знаю, и сказала, что вы преподаете в нашем классе. Тогда мы пошли к нам в дом. Он написал письмо и просил передать вам так, чтобы никто не видел. Он еще опрашивал, как вы выглядите, пополнели или нет. Я ответила, что вы похудели, — девочка застенчиво посмотрела на свою учительницу.
Исти взяла письмо, взглянула на адрес.
— Да, это почерк Хамбали, — воскликнула она. — Он здесь? — Дрожащими руками она вскрыла конверт.
Исти несколько раз перечитывала письмо — сначала в школе, а затем дома. Она написала длинный, обстоятельный ответ, однако прошло уже две недели, а от Хамбали так больше ничего и не было.
Исти начала беспокоиться. Хая вот уже пять дней не приходит в школу. А вдруг с ней случилось что-нибудь?
И как Хамбали оказался в городе? Может быть, он просто решил напомнить о себе? Ведь когда-то я ему нравилась, но он все время избегал меня — стеснялся, очевидно. Вот Кус в этом отношении совсем другой человек.
И Исти — уже в который раз — начала снова перечитывать письмо.
Март 1949 г.
Исти, я еще раз пишу тебе. Тебе уже, наверно, наскучили мои пространные письма. Извини, но я не могу писать тебе коротко. Никак не получается. Я очень многое должен написать тебе.
Исти, вот уже неделя, как я здесь, рядом с тобой. Мне было очень тяжело, когда меня вызвали в Джокьякарту, я выполнил приказ политических руководителей страны. Но как это ни было трудно, я все же вернулся сюда, снова проделал этот длинный путь с переправой через реку Сераю. Моя раненая нога болела от ходьбы, а во время боев приходилось бегать, подбадривать солдат моего отряда, они уже начали поддаваться панике. Обо всем этом я должен написать тебе, хотя мой рассказ может превратиться в длинную повесть и растянется на несколько писем.
Исти, помнишь, раньше мы с тобой спорили, надо ли поддерживать политику нашего правительства. Ты была за поддержку, а я против.
Да, ты тогда защищала эту политику переговоров, которая уже, собственно, стала политикой компромиссов.
Ты говорила: «Мы ведем переговоры для того, чтобы нас не уничтожили. Мы бедны, у нас ничего нет. Надо же как-то избежать кровопролития!»
И что же получилось теперь, Исти? Ты говорила, что, если мы не пойдем на переговоры, нас уничтожат, и вот переговоры состоялись, а мы по-прежнему вынуждены вести жестокую партизанскую войну.
Ты говорила, что нам необходима моральная самозащита. Как видишь, на одной морали, без материальной поддержки далеко не уедешь. У нас еще будет много трудностей впереди, у меня — в горах, у тебя — в городе.
Исти, я раньше уже писал тебе о том, чего добилось наше правительство. Если в результате Лингаджатского соглашения[20] мы потеряли тридцать процентов (может, и больше) завоеванной нами свободы, то в результате ответной ноты республики мы потеряли еще десять процентов, а речь и письмо Сутана Шарира в Генеральную комиссию уменьшили ее еще на десять процентов. Вот теперь и посчитаем, что у нас осталось. А осталось у нас ровно половина того, что мы завоевали. Разве можно считать нашу страну независимой? В лучшем случае это доминион. Может быть, новый кабинет аннулирует это соглашение, а впрочем, кто его знает!
20
По условиям Лингаджатского соглашения (март 1947 г.) признавалась власть республики на островах Ява, Мадура и Суматра.