– Юза, родная, – вмешалась в нашу уже нешуточную перепалку Герта. – Ты же оговорилась, называя нашу добрую и любимую сестру таким нехорошим словом? Ну подтверди. – Гертруда приобняла сестру за плечи, и громко зашептала на ухо – А то ведь правда заставит!
Я от этих слов сначала в ступор впала – неужели поверили? Я ж не зверь в самом-то деле! У меня уже и брови от изумления чуть не до середины лба доползли, гляжу, а Герта мне подмигивает, косясь на новенькую. Снова придуриваются! Насидятся с постными рожами в монастыре, а потом неделю окружающим страдать приходиться от их забав и поддевок. Тоже мне, шутницы выискались!
Под такие вот незатейливые подтрунивания мы быстро посбрасывали свою амуницию; ведь можем, когда припечет без помощников обходиться. Увязали все по переметным сумкам.
– А ты что стоишь как статуя? – голос Гертруды оторвал меня от шнурования сапога. Я подняла голову. Агнесс с мученическим выражением лица пыталась справиться с ремнем плечевого щитка. Эта копуша толком ничего не сняла, только мелочевку расстегнула. – Иди сюда, помогу.
Да, досталась нам юная неумеха. И где таких воспитывают?
Герта споро выпотрошила ее из защитных накладок и кольчуги. Броня наздевана на нее не ахти какая, а уже падает – хлипкая спутница. Одоспешь чуть посерьезней, не поднимется.
– Агнесс, как давно ты стала младшей сестрой? – мне, дуре, расспросами раньше заняться следовало, еще в ордене. Глядишь, отвязалась бы от такой обузы.
– Полгода… – чего она там шепчет?
– Громче! Тебя же совсем не слышно.
– Полгода, старшая сестра.
– Сколько? У тебя же новициат не закончен! (Новициат – этап в 1-2 года для молодой сестры, когда она не имеет права выезжать за пределы монастыря.)
Теперь мы все оторвались от своих дел, и уставились на новенькую.
– Ну, я не знаю… – смутилась Агнесс.
– То есть, как это не знаешь? – у меня аж сумка из рук выпала. – Ты где обучалась? Из какой комендатерии?
– Из дальней…
– Из дальней, девочка, понятие растяжимое! – Ничего себе! Еще и говорить не хочет откуда она. – Короче! – подводить итог придется мне. Сестры смотрели в ожидании. Хоть взять ее в дорогу был приказ настоятельницы, я не имела права таскать ее за собой, пока положенный срок не вышел. – Живо собирай свои вещички, и чехом в монастырь! И моли бога, чтобы не заметили твое отсутствие!
– Не могу, – Агнесс втянула голову в плечи. – Мне мать настоятельница приказала с вами ехать.
– Да чтоб тебя… – вовремя осеклась я. – Возвращайся обратно!
– Не могу, – продолжала упираться та. – Мне сказано с вами ехать, куда бы вы ни направлялись. И письмо приказное на то есть.
– Приказ сюда!
– Лишь в монастыре Святого Августина его велено отдать, – ты смотри какая упертая.
О Боже! Навязали на мою голову это наказание!
– Тогда живо собирайся!
Да, думаю, что быстро съездить не получится! Сестры Гертруда и Юозапа поглядывали на меня с осуждением, смешанным пополам с неудовольствием. А я что могу сделать? Не по своей же прихоти я эту доходяжку тащу. Что меня особенно убивает в роли командира среди своих подруг: если решение им нравится – они его с радостью выполняют, если же нет – от разобиженных взглядов неделю отделаться невозможно.
Я отошла к Пятому, поправила подсумки, проверила подпругу, села в седло, только собралась тронуться…
– Ты что творишь, бесстыжая! – нет, меня точно с ними сегодня кондрашка хватит! Ну чего Юза опять разоралась?! – Да как же ты посмела волосищи свои напоказ выставить!
Оглянулась. Та-ак! Еще не легче! Агнесс взялась сегодня нас добить! Мало того, что она сидела в седле точно в поговорке у кавалеристов: как собака на заборе, так и ехать собралась в поддоспешнике нараспашку, с непокрытой головой. Неудивительно, что Юозапа завопила как резаная. Без боевого облачения верхом сестрам полагается путешествовать в рясе, с разрезами по бокам. Под нее одеваются широкие кальцони и высокие сапоги по колено, на голове горжет, а поверх него не очень длинный покров. Эта же ворона только кольчугу в мешок упихала и сразу в седло полезла. (Кальцони – разъемные, широкие штаны-чулки.)
– Бегом переоделась! – рявкнула я на Агнесс, злясь на ее дурость. И что за недоразумение настоятельница нам в четверку подсунула?!
В итоге мы сидели верхами с кислыми лицами, смотрели за суетными раскопками младшей сестры в своих сумках и тихо переговаривались.
– Герта, скажи. Неужели и я такая беспомощная была, когда меня определили в четверку? – я начинала под присмотром Гертруды.
– Не все так печально, как здесь, но ты полчаса блевала после своего первого трупа и потом два дня зеленая ходила, – услужливо напомнила мне та.