– Я могу в седле, – возразила я, поворачивая к ней голову.
– Не дури, – сразу же посерьезнела сестра. – Не строй из себя Святую Софию.
– Я, правда, могу, – начала спорить я. – Волокуша это очень долго, а нам как можно скорее надо убираться отсюда. Вдруг оставшиеся в живых наемники кого-нибудь сюда притащат? До Хейгазега полтора дня пути. Здесь нормальной власти нет; медвежий угол. Концов потом днем с огнем не найдут. А мы здесь по моей вине второй день болтаемся! Хоть иногда головой думать-то надо!
– Ты ж посмотри – разошлась! От задницы отлегло?! – взвилась Юозапа. – Я тут тебя штопаю, латаю, а ты меня срамить вздумала?! – и уже более миролюбиво добавила: – Раз тебя на ругань потянуло, значит, и вправду в седле усидишь.
– Юза-а, – протянула Герта выразительно глядя на сестру.
– Она права, – выдохнула та устало. – Мы можем попасть в еще худшую ситуацию. Не ты ли мне сама все уши прожужжала, что это нападение не простое?! Нам действительно надо убираться от сюда.
– Шут с вами, – махнула рукой Гертруда, и, развернувшись, пошла упаковывать разложенные вещи.
Я лежала и наблюдала за процессом. Оказывается, девочки принесли с собой небольшой кошель с деньгами, обобрав убитых. С одной стороны – мародерство большой грех, но с другой… На кой мертвым монеты? С собой не возьмешь, а нам пригодятся.
Затоптав костер, Гертруда подошла ко мне.
– Ну что, вставай, – сказала она, нехорошо глядя на меня. Знаю я такие взгляды: 'проверка на вшивость' называются. Смотрит, смогу ли я без помощи подняться.
Я, закусив губу, осторожно повернулась на левый бок, потом, перекатившись на живот, кое-как умостилась на четвереньках, и только из такого положения с трудом встала на ноги. Меня повело, но я, ухватившись за сестру, и все-таки устояла.
Девочки помогли мне одеться, кое-как напялили на меня поддоспешик, стараясь не бередить бок, обули в сапоги, нахлобучили подшлемник. Ой! Прям как с маленьким дитем возятся, а куда деваться…
С превеликими предосторожностями усадили меня на Пятого, и мы тронулись в путь.
Уже к вечеру я почувствовала еще большую дурноту, хотя и до этого состояние было не очень, но я терпела. Когда боль постоянная к ней претерпеваешься и можно ехать, но сейчас: слабость вновь разлилась по всему телу, голову будто бы песком набили. И бок… Я просто не обращала на него внимания, задвинув боль куда-то вглубь, и повторяла про себя как молитву: 'Я должна терпеть, я должна ехать, я должна…'
– Эй Фиря! Фиря! Да очнись ты! – услышала я голос Гертруды. Я пришла в себя у нее на руках, Старшая сестра бережно опускала меня куда-то вниз. – Говорила я тебе, что надо было сделать волокушу, так нет, согласилась с этой полоумной! Знаешь, что она на голову ушибленная, и ты туда же.
Кому это она, мне что ли?! Я все слышала, но вот открыть глаза не получалось.
– Слушай, я все сделала правильно, – это было сказано голосом Юзы. – Но, похоже, все равно в ране что-то осталось. Ее вообще нужно в тепло и покой. И чем скорее, тем лучше. Это даже хорошо, что она в седле смогла сидеть, мы вон сколько проехали. Что на волокуше, что верхом, итог один… И не смотри на меня так! Нету здесь нормальных условий, чтобы раненых выхаживать! Нужно ее быстрее к сподвижникам доставить! А то она у нас на руках с такой раной окочурится!
– Не дождетесь… – прохрипела я, с трудом разлепляя пересохшие губы, и кое-как открыла глаза.
Надо мной склонилась Юозапа, с весьма озабоченным видом.
– Ты как? – спросила она, но прежде чем я вновь успела открыть рот, поднесла к губам фляжку и наклонила. Боже, вода! Как здорово!
Я немного отпила и ответила, уже не скрывая правду:
– Хреново. Бок болит. Нога. Не могу, – дыхание, вырывавшееся с присвистом, опаляло глотку. Такое ощущение, что у меня в груди бушевал пожар.
Юза распахнула стянутый как ни попадя поддоспешник, и зашипела, втянув воздух сквозь плотно сжатые зубы.
– Что…
– Нормально все, ты только лежи, – заверила меня он и отошла.
Я прикрыла глаза.
– Плохо дело, – услышала я вновь голос сестры. – Кровит, но это не страшно, хуже, что у нее жар.
А то я не знала… Как только мое дыхание стало обжигать горло, я поняла: у меня жар, и, причем, не малый. Сердце казалось, бухает, чуть ли не в животе, с каждым новым ударом сотрясая тело. Болят все кости без исключения, в живот будто бы отпинали, а тело липкое от пота. Я понимала, дело мое не очень: раны воспалились.
Голоса девочек удалились, а мне на лоб опустилась холодная ладошка. Я приоткрыла глаза: передо мной как в тумане плавало зареванное лицо Агнесс.