Келья, что в этот раз выделили брату Боклерку, в нарушение правил располагалась в другом конце жилого флигеля. Обыкновенно она была смежной с епископскими покоями, дабы личный секретарь был всегда под рукой. Однако по каким-то причинам его не поселили рядом, и теперь приходилось спешить по темным извилистым коридорам, рискуя в любой момент споткнуться и расшибить себе голову.
Наконец брат добрался до комнат, где находились покои его преосвященства. Немного покопавшись, он снял со шнурка на шее ключ, аккуратно повернул его в замке и медленно стал открывать дверь, а то не приведи Господь, скрипнет. Войдя в кабинет, прошел по ковру, густой и мягкий ворс которого скрыл звук его шагов, обогнул массивный стол, и, нащупав между шкафом и большим напольным подсвечником сливающуюся с панелями дверь, вошел в спальню. Епископ спал на большой и высокой кровати, стоявшей в нише, сейчас скрытой темными занавесями из расшитой парчи. Едва секретарь затеплил пару свечей стоящих на комоде, как блики света заиграли на резных деталях украшенных благородным металлом, стало заметно светлей. Поправив распахнувшиеся при ходьбе полы плаща, он прошептал: 'Господи прости!', – отодвинул портьеру.
Едва его рука коснулась сухонького плеча спящего, епископ открыл глаза. Взгляд у него был ясный, как у бодрствующего человека.
– Боклерк?
– Ваше преосвященство, сестра, что доставила сегодня письмо, покинула монастырь, – напряженным шепотом сообщил тот.
– Послали кого? – тут же спросил епископ.
– Братья вовремя не доложили, – виновато начал оправдываться Боклерк.
Констанс откинул одеяло, и сел на кровати, свесив худые с шишковатыми ступнями ноги. Брат отошел к камину и разворошил рдеющие угли, пламя взметнулось маленькими язычками. И хотя еще было лето, ночью камин приходилось топить, поскольку епископ, привыкший к теплу, царившему в Святом Городе, здесь в Интерии постоянно мерз. Подхватив домашние туфли стоявшие подле кровати, секретарь поднес их к огню, слегка подогрел, и поставил перед его преосвященством. Тот всунул ноги и встал, тонкая ночная рубашка, доходившая до лодыжек, не могла скрыть сухощавого тела. Боклерк взял с кресла, что стояло возле камина, длинный подбитый мехом халат и накинул его на плечи епископа. Констанс запахнулся поплотнее, вмиг став похожим на взъерошенного филина, поскольку седые волосы топорщились в разные стороны и смешивались с оторочкой одеяния из чернобурок. Усевшись в освободившееся кресло, он сухо приказал:
– Рассказывай.
– Вечером, перед закрытием врат, сестра в спешке покинула монастырь, о чем сразу не было доложено. Настоятель узнал слишком поздно и только что сообщил мне.
– Ясно, – еще суше произнес епископ. – Простых вещей поручить нельзя. Что-нибудь известно об этой девице?
– Нет, ваше преосвященство, о ней у нас ничего.
– А о настоятельнице этого ордена?
– Так сразу сказать не могу, мы же не в ауберге. А здесь я полную подборку не держу. Опасно, – развел руками секретарь. Констанс недовольно поджал губы. В представительстве в Святом Городе, в личных покоях у епископа был собран внушительный архив на основные фигуры церковной власти. Здесь же в главном монастыре епархии, где помимо его преосвященства мог остановиться другой епископ ордена и воспользоваться оставленными без присмотра сведениями, заводить такую подборку не имело смысла и даже являлось бы большой глупостью.
– Плохо, – одним словом выразил он положение дел, а заодно и свое отношение к ним.
Когда Боклерк слышал данное слово, ему невольно хотелось находиться подальше, и ни как не быть связанным с теми людьми, о которых так мог отзываться епископ.