Рядом с нами сидел отец невесты Тревор Борк, ничего компанейский оказался мужик. Как он сам признался, когда нас увидал, так душа, говорит, в пятки ушла. Неужели его Марика не захотела замуж?! А потом ничего, успокоился, вспомнил, как он ее с сеновала гонял. Знает, хитрец, что порченых девок мы не берем.
Агнесс было невесело: танцевать нельзя, пить нельзя, петь тоже нельзя. Юза быстро разъяснила ей, что пусть она и не настоящая боевая сестра, но позорить одеяние ей никто не позволит. Теперь сидит куксится. Гертруда наелась вволю. За столько лет все ни как не перестану удивляться: куда столько в нее помещается? А мне просто было хорошо; копченое сало, вкусное пиво, теплая компания. Ну что еще надо для счастья? Ничего!
Проснулись мы у старосты на сеновале, похоже на том знаменитом, с которого Борк свою ненаглядную дочурку гонял. Ночевать нас к себе зазывали чуть не половина сидевших в трактире, но мы отказались. Скажите на милость, какая радость в том, чтобы остаток ночи провести, слушая храп хозяев или дышать перегарными ароматами. Дома в деревне были сплошь большие и справные, но отдельную комнату нам вряд ли бы предложили.
Встали поздно, потому что легли далеко заполночь, можно сказать почти утром. Солнце успело пройти уже половину небосвода.
– Славно посидели, – выдала Герта, сладко потягиваясь на душистом сене.
– Ты хотела сказать: сильно погрешили? – поправила ее Юозапа.
– Юза, вот что ты за человек такой?! – вяло отмахнулась та. – Две кружки пива в год, разве это грех?
– Нам по уставу не положено, – похоже, совесть по имени 'боевая сестра Юозапа' заговорила вовсю.
– Ты что хочешь стать как сестра Бернадетта? По-моему только она способна соблюдать все заповеди Я же не такая! – ну началось…
Пока ссора не успела начаться, я постаралась перевести разговор в иную плоскость:
– Юза, родная, у нас только Берна после строгого месячного поста способна мечом махать, а если меня и Гертруду не кормить нормально, то мы через неделю в своих железках на коня не влезем.
На мою отповедь сестра только фыркнула. Что ж все как обычно! Эта дискуссия ведется между нами уже много лет. После очередного застолья, а подобное действительно бывает не больше пары раз в год, Юза начинает читать нам проповедь: какие же мы грешные. Сами прекрасно осознавая, что она права, мы соглашаемся и начинаем каяться, но хватает нас буквально на четыре-шесть месяцев, а потом все по новой. К тому же столь малое прегрешение как кружка пива или пара бокалов вина раз в полугодие не являются смертным грехом. Да и жить без таких редких дней отдохновения будет очень скучно. А вот отправься с нами сестра Бернадетта, мы бы обломились со вчерашними посиделками, ведь такой праведницы как она еще поискать. Что удивительно: Берна непрестанно изнуряет себя постами и молитвами, но при этом сильна и вынослива, как Гертруда на усиленном питании. Воистину чудо!
– Юозапа, я тебе обязуюсь праздничный молебен на коленях отстоять, – меж тем пообещала ей Герта.
– А куда ты денешься! Не отсидишь же. У нас все службы на коленях проводятся.
– Хорошо, я самую толстую свечу поставлю…
– У тебя денег нет.
– А чего ж ты хочешь? – не выдержала старшая сестра.
– Ничего.
– То есть как это?
– Ты не мне должна обещать, я вчера с вами грешила. Ты Ему должна обещать, и у Него покаяния просить, – указала та пальцем вверх. – Мы уже три дня утренние молитвы не проводим.
– А я читала, правда про себя, – как нашкодившая девочка призналась я. – Позавчера пол ночи твердила, чтоб не заснуть. И вчера утром тоже.
– Сестры, ну как вы не можете понять! – возмутилась Юозапа. Она встала, отряхнула сюркот от налипших соломинок.- Не надо ничего мне объяснять и доказывать. Вы для себя должны решить служите ли Ему или нет. Нельзя же быть немного мертвым или чуть-чуть беременной. (Сюркот – одежда в виде туники, расшитая герольдическими знаками одевается поверх доспеха.)