Затем, опять мелко подсеменив к дереву и сделав из ковша подобие крючка, стала поворачивать ствол в удобную Позицию. Затем опять скребком своим стала переворачивать и подталкивать дерево куда-то в сторону. Делала она это уже значительно спокойнее. Дерево-то уже мертво. Сдвигая ствол, попала своей передней частью в какую-то яму. Тогда сзади ковш выдвинулся. В своей средней части согнулся, как в суставе. Впереди вылезли какие-то лапы-упоры. Ковшом уперлась и отжалась. Как люди отжимаются во время зарядки. Повернулась и вышла из ямы.
Вот это машина!
Стало быть, это она, когда замолчала, оглушила меня тишиной. А сейчас опять шумит.
А больная свободно разговаривает.
Сутки мы ее наблюдали. Волновались. Не отходили от нее. Все время кто-нибудь сидел около.
И на утренние конференции я ходил с большим опасением, неспокойно. Все поглядывал на площадку.
Две недели болело ее ребро.
А я мучился и чувствовал себя неловко. Как объяснить, что ребро сломано?
Так до самой выписки и не знал, как объяснить.
Не говорить же, что она один раз уже умерла.
СЛУЖАЩИЙ
— Все. Хватит с меня. На кой мне все это нужно! На кой мне эта хирургия! Уйду в поликлинику. Буду ходить на работу к девяти, уходить в положенное время. Ночью спать спокойно. По вечерам ходить в гости, в театр. Сидеть дома с ребятами. До каких же еще пор мне мучиться! Вон сколько лет уже, а оперировать до сих пор еще так и не научился.
Ну все сделали. И оперировали вовремя. И операция прошла удачно, как мне казалось. Ну трудно было. Эх, если бы знать, что там точно не рак, а язва, я бы не делал такой большой операции! Какой-то ужас! Убрал бы меньше желудка, и теперь было бы все в порядке. А так мучайся, бегай по ночам в больницу. Хороший хирург сказал бы сразу, рак это или язва. Правда, в лаборатории тоже исследовали ткани под микроскопом и тоже не уверены в диагнозе.
И вся жизнь в таких сомнениях. Сколько же можно сомневаться! Пока молод еще — сомнения интересны, а теперь…
Хороший хирург не ходит по ночам и по выходным дням в больницу. Сделал операцию — и пошел домой, отдыхай. А тут бегаешь, бегаешь…
Хватит!
Что же мне с ним делать? А сейчас уже ничего и не поможет, что будет, то будет.
Время бежит как оголтелое. Быстро летит. В молодости медленно ползло. Узнавал тогда все время что-то новое. Чем больше узнаешь, тем оно дольше длится. Время измеряется событиями. Чем их больше, тем оно дольше. Настоящие события — это узнавание нового. Вот в молодости я узнавал постоянно что-то новое — время и длилось долго. А сейчас летит — все то же самое. Ничего нового.
А выводов все не делаю.
Как же я не мог додуматься, что там!
И сейчас не знаю. Если б точно знать, что это не рак, все было бы легче.
А я как ребенок: желать, требовать научился, а думать нет. Вот теперь и мучаюсь.
Борис Дмитриевич заходил опять по комнате и очень недолгое время думал лишь о том, что надо сыну, который сейчас придет со двора, подогреть обед; по потом снова стал стонать, стонать и ругать себя.
А все от моей суетности, завистливости, вечно мне мало. Я всегда хотел быть лучше кого-то, каждый раз я хотел стать выше кого-то, сделать операцию лучше кого-то, как древний боярин — быть местом повыше.
Тут уж Борис Дмитриевич был совсем несправедлив к себе. Он уже ругал себя и за плохое и за хорошее.
Подобные самобичевания и истязания не редкость в его жизни. Как только какая-то неудача, даже еще не неудача, а лишь возможность ее — начинались его терзания.
Так и сегодня.
Сегодня он оперировал сорокалетнего мужчину. Больше пятнадцати лет тот мучился от своей язвы желудка.
— Сильно болит у вас?
— Когда обострения — просто жить не могу! И боли и рвота.
— Много лежали в больницах?
— Почти каждый год. После больницы становилось легче. А каждую осень все начиналось сначала.
— Операцию не предлагали вам?
— Конечно, предлагали! Да я боялся.
— Оперироваться надо. Очень уж место язвы у вас плохое.
— Боюсь я. Боюсь очень, доктор. А вдруг умру? А у меня дети еще маленькие…
— Я понимаю. Всякий нормальный человек боится операции. Думаете, я бы не боялся, доведись мне? Тоже, конечно.