Вскрыли живот. Какое количество спаек! 20 лет болей! Каждая боль — воспаление. Каждый раз новая спайка.
«Черт возьми! Сейчас-то еще легко. Вот двенадцатиперстная кишка достанется… Еще пока просто».
«Боже, как кровит»!
— Давай зажим. Еще сюда… Вытирай же! Что стоишь!
Теперь отделить заднюю стенку. Здесь осторожненько.
— Что ты тычешь тупфером! Видишь, все на честном слове держится!
Теперь тут. Прямо вросло в поджелудочную.
— Вытер бы кто лоб… Здесь понежнее зажим. Эти же — дубины! А рядом проток желчный. Еще перережешь.
Надо бы переднюю стенку немножко побольше оставить.
Вроде двенадцатиперстная хорошо выделилась. Но сколько крови! Каждый вкол кровит. Из всех спаек.
— Теперь пойдем кверху. Крупная артерия! Тоже вся в спайках! Пойдем на основной ствол.
«Почему-то около селезенки кровит».
— Так, давай зажим покрепче. Теперь второй. Не сорвется? Смотри!.. Так, теперь давай отсекать.
«Почему так болит голова?»
Два с половиной часа я делал эту операцию. Тяжело она досталась нам с Гусевым. Впрочем, он был под наркозом.
Но все было хорошо. Гусев хорошо поправлялся. Стал ходить. Он легко перенес эту операцию.
На девятый день после операции я не был в больнице. Пошел со студентами на строительство общежития. Звоню в отделение.
У Гусева непроходимость!
Черт! Далась мне эта стройка. От лопаты руки гудят. Где же тут такси? Черт с ним — поеду так. Непроходимость не прободная — успею. Где же такси? Пропади оно пропадом!
Гусев лежит уже похудевший. Сразу как осунулся. Четыре раза была рвота. Неужели напортачил?
Что там может быть?
Соскользнула брыжейка с желудка — ущемила кишку? Нет. Тогда на рентгене барий бы не прошел так далеко. Что же там может быть?
— Иван Михайлович! Как чувствуешь себя? Больно?
— Болит. Да как-то не все время. Приступами. То ничего, ничего. То как раз, раз! Забурлит, и больно. Хоть криком кричи…
Он и кричал криком. Непроходимость! Боль адова.
— Когда началось-то?
— Вчера часов в десять вечера. Жив-то я буду?
— Конечно! Иначе зачем операцию делать? Не волнуйся, Иван Михайлович. Все будет в самом лучшем виде.
Совсем не помню его лица. Помню его тревогу.
Что же делать? Второй раз операция. Это тяжело. Да и что там такое? Не повезло как. Может, еще раз промыть желудок?
— Анна Ивановна! Дайте зонд — желудок промывать будем. Потом возьмите лейкоцитоз. Бежать-то не надо. Мы еще сегодня набегаемся.
Бедная Анна Ивановна! Сколько она тратит сил на каждого! Сегодня с утра она почти все время с Гусевым. Неудивительно, что ее не любят больные. «Ее не дозовешься. Ее никогда нет на месте, на посту. Я уже целый день прошу таблетку от головной боли». И так далее… Это все справедливо. Но разве объяснишь больному человеку, что есть кто-то еще больней? Что Анна Ивановна каждый раз вся целиком уходит в этого одного, самого тяжелого! И каждый раз оставляет у его постели пятьдесят процентов себя. Нет ее на посту! Да она все время делает что-то для самого тяжелого. Конечно, она плохая сестра. Хорошая сестра должна успеть всем помочь. Или как любят говорить — обслужить.
Ненавижу это понятие! Врач, сестра — обслуживают. Осмотреть, поставить диагноз, сделать операцию, сидеть около больного, поставить клизму, просто погладить по голове — все обслуживание. Если можно обслужить — можно и заказать. Как в ресторане или в парикмахерской.
Гусев для меня кто? Потребитель или клиент? Я его обслуживаю. Анна Ивановна не успевает всех обслужить. Одного Гусева. Хорошая сестра всех обслужит.
Вены у него совсем спались. Никак не удается попасть иглой в них. Уже мы всё пробовали. Анна Ивановна еще раз. Попала! И вовсе она не лучше всех попадает в вену. А вот тяжелому больному почти всегда попадает.
Все вздохнули с облегчением. Как будто это и есть решение всех проблем тяжелой проблемы «Гусев». Как будто все уже пошло на лад.
Но Гусеву не лучше! Мы ведь себя обманываем. Мы просто не можем решиться на повторную операцию. Смелости не хватает. Боимся. Надо оперировать, а мы вокруг ходим.
Трудно решиться!
Опять рвота. Живот растет.
— Иван Михайлович! Больно? Может, легче? Все еще тошнит? Иван Михайлович? Надо операцию делать. Все будет хорошо. Клянусь. Ты мне веришь, Иван Михайлович? Ну так я ручаюсь (!).
«Все будет хорошо». Если бы я был так уверен!
«Ведь ничего в нем не осталось! Он пришел к вам как граф!»