Я подошел к двери. За ней темнел коридор отделения. У самой двери, у столика постовой сестры, сидят целых три постовых. Рокочет, скачет и щебечет их оживленный перешепот.
— Так комната у тебя теперь двадцать метров?
— Какой там двадцать! Дом-то панельный. Мой-то на заводе получил квартиру. А вообще ничего, хорошая. Ну не такая, чтоб очень. Там все дармоеды получают хорошие. А мы, нищета голая, и так можем…
Дальше был длинный текст, ругающий нахалов, дармоедов и полный жалости к собственной нищете.
— А мебель-то есть?
— Мебель я уже купила. Из гарнитуров составила. Все уже есть — и кровать, и шкаф, сервант, стол, ну, в общем, все.
— Теперь еще холодильник нужен?
— Это я еще раньше купила. Хотела сначала маленький, но потом решила: все равно, один раз в жизни ведь. Купила большой, красивый.
— Значит, у тебя все есть?
— Вот телевизора нет, но мне обещали достать. Какой-то новый, большой.
Мне надоело это слушать (как будто меня кто-то приглашал!). Мне стало очень обидно. Просто очень обидно: мы льем кровь, льем силы, а тут!.. Будто сейчас делать нечего…
Я злобно прервал их болтовню, чем несколько скрасил свою обиду, велев им забирать больного в палату. Я знал, что еще рано это делать. Я знал, что они сейчас приедут с каталкой, а им скажут: «Рано приехали, ждите». И ждать еще не меньше получаса. Как минимум полчаса. Но я был злобен.
И вот они уже ждут в предоперационной, стоят и опять о чем-то говорят. Но я не слышал. Я не слушал.
В половине пятого больному стало опять хуже. И все вливания и переливания начались опять, но уже в палате.
Постовые сестры на этот раз тоже вместе с нами принимали участие во вливаниях, переливаниях, переливались теперь и их силы.
Все равно около шести утра он умер. (Потом, уже на вскрытии, я узнал, что иначе быть и не могло. Но если б это я знал раньше, разве что-нибудь изменилось? Все равно бы мы вливали и переливали, все равно бы мы теряли силы, все равно бы мы делали то же самое. Впрочем, глупо обо всем этом думать в сослагательном наклонении.)
Больного… да уже не больного — труп увезли.
И вот пройдут месяцы, и из суда придет частное определение, что, по словам судмедэксперта, у больного не было таких повреждений, которые называются «несовместимыми с жизнью», а, стало быть, раз он все-таки умер — виноваты врачи, и комиссия медицинская разобраться в этом безобразии должна. И медицинская комиссия уже три часа разбирается и хоть спорит со мной, но все время приговаривает, что все правильно сделано, но…
А судебно-медицинский эксперт говорит, что немножко она усилила, вернее, ослабила свое сообщение в суде о повреждениях: очень жалко ей было шофера, который срок получал, по существу, ни за что. Пьяный, может, и сам под машину влез. Хирургам ведь все равно ничего не будет, раз все правильно (а что правильно, она ясно понимала), а шоферу, может быть, удастся уменьшить срок. И я уже меньше возражаю, а комиссия тоже меньше придирается. Но все это еще будет. А пока мне надо идти на конференцию отчитываться.
Сестры тихо сидели. Лица их обмякли. Молчали. О чем-то думали. Им, наверное, обидно — столько сил вылили на улицу.
СВИДАНИЕ
Я прибежал в приемное отделение и увидел на носилках женщину с окровавленным лицом, с глазами, заполненными страхом. Она металась, как это бывает при внутренних кровотечениях.
— Что случилось?
— Попала под машину, поскользнулась, перебегая дорогу. — Это объясняет фельдшер со «скорой помощи».
— Что у вас болит?
Больная лаконична.
— Нога и здесь, — показывает на живот.
Осматриваю. На лице рана — стеклом разрезана щека и ссадины. Нога явно переломана внизу. Живот болезненный. Все признаки кровотечения. Кровяное давление низкое. Пульс частый.
Ясно. Надо срочно делать операцию на животе. Все остальное потом. Опасность для жизни в животе. Потом заняться лицом — опасность красоте. Больная, кажется, молодая. Сейчас не поймешь — на лице раны и кровь. На ногу положим шину — на столе уже. Потом сделаем рентген и будем думать, что делать с ногой.
А сейчас срочно на стол. Я не стал ее расспрашивать, велел подавать в операционную, а сам побежал туда же: надо успеть помыться, пока ее привезут. Около больной уже хлопотали реаниматоры-анестезиологи. (Как странно звучит слово «хлопотать» в применении к реаниматорам. Как «обслуживание» в медицине.)
Потом операционная. Пока в вену капала какая-то жидкость, одновременно проверяли группу крови. Сейчас определят и начнут ее переливать.