Мычу. Потому что не знаю, что говорить в этих случаях, а молчать, понимаю, нельзя.
— Я не уверена, что люблю тебя. Во всяком случае, так же, как ты.
Молчу и мычу.
Ну вот бы и обнять! А как? Не знаю. То есть технологию знаю — психологию не знаю.
Какая чудовищная, гениальная беспомощность!
Ничего не помню. Помню только, что долго мы еще сидели на этой лавочке. Голова ее лежала на моем плече. Я обнимал ее за плечи!
Обнимал!
Рука висела над ее плечами. И рука мне казалась защищающим ее шатром. Все мне было так ясно тогда.
А потом (через много дней) мы целовались, целовались… Целых два года целовались. Я про стихи все узнал и про Блока. И в Консерваторию ходили.
Дневник я больше никогда не вел (пришпоривать, по-видимому, надо лишь детскую любовь).
И ссорились часто. Часто из-за ребят. Я начинал хвастать ими. Я говорил, что это всё мои друзья. А она говорила, что этого не может быть. Друг может быть один. Ну два. А семь! Семерых друзей сразу настоящих быть не может.
Она, конечно, права была. Но только так вот, всемером, мы до конца друзья. И все друзья. Двадцать один год уже. Все семь. Вот не бывает, а факт.
Часов в пять утра я вдруг подумал, что сейчас она проснется в здравом уме и меня узнает.
И я ушел в дежурку.
Я не хотел предстать перед ней в роли спасителя. Хотя это так выигрышно и приятно. А тут испугался.
Неужели я испугался ее реакции на штопаное лицо?
Нет, я испугался просто потому, что мне всегда было легче с ней встречаться, когда можно было подставить свою шею, а она могла ее бить. Вот! Мне так было легче. А быть в ее глазах спасителем, мне!..
Дальше будет видно, а пока я смотался из палаты. Дальше будет видно, а что было, я помню…
Из-за своего шалопайства школу кончил я на год позже всех.
У нее была первая сессия в университете. А у меня были еще школьные каникулы.
Сегодня она сдает экзамен.
Как я бегал к школе, когда она сдавала на аттестат зрелости!
Как я бегал, искал подарок, когда она получила свой аттестат!
Как я любил ее! Как я целовал ее!
Мальчик!
А сегодня уже экзамены в институте.
И вдруг я чувствую, что мне неохота идти к ней. Мне хочется пойти к ребятам. Ведь у них тоже у всех экзамены.
Да что же это? Почему я не хочу идти к ней?
Позвонил.
— Как сдала?
— Отлично. Ты придешь?
— Ммм…
— Что-что? Не поняла.
(И я не понял.)
— Приду.
— Ну я жду.
Я шел медленно и думал, думал. И додумался до того, что какой я честный, порядочный. Я шел медленно и любовался собой. Своей честностью, своей порядочностью.
— Знаешь, Тань, я не люблю тебя.
— Что?!
— Я понял сегодня, что не люблю тебя.
— Что?!
— Я понял сегодня, что не люблю тебя.
— Не понимаю. К чему ты?
— Вот что-то не хотелось мне приходить сегодня. Значит, не люблю.
— Это вовсе не значит.
— Нет, если бы я любил, я хотел бы прийти к тебе. А я хотел к ребятам пойти.
По-моему, она плакала. А может, нет. Я себя уже с ужасом слушал.
— Нет. Это не любовь. Я решил честно тебе сказать. Раз не люблю — надо честно сказать. Иначе это будет обман.
— Принеси мне завтра мои фотографии и кинь их в ящик почтовый. И уходи. Быстрее, быстрее…
— Я решил, Тань, что так будет честнее. Ведь иначе я обманываю тебя.
— Уходи быстрее. Я очень прошу тебя.
— Честность — ведь это главное. Правда, Тань? Ведь не должны же мы…
— Уходи, уходи, уходи быстрей!
Она говорила шепотом. Я встал и продолжал:
— Честность — ведь это главное. Правда, Тань? Мы ведь с тобой…
Я шел домой и любовался своей порядочностью. Что-то было еще в моем любовании.
Честность.
Ублюдочная честность. Какую подлую пулю я отлил из честности! Я использовал честность, как ростовщик вексель.
Поставил первую в моей жизни двойку. И кому! Ей!
А как я ее любил! Как я ее осторожно целовал.
Только вот мы часто ссорились. Из-за ребят.
Такие хорошие были ссоры…
Через несколько лет Таня подарила мне книгу и надпись сделала: «С благодарностью за полученный урок».
А урок-то, в конечном счете, мне, да только, может, уже поздно.
Я вспоминал все наши встречи, мы встречались после много раз. Я охотно с ней встречался. Радостно, но невыносимо предстать перед ней в роли спасителя!
Невыносимо!
Насколько легче быть виноватым: тебя бьют, ты терпишь, тебе легче. И вдруг все поломалось…
Все сначала. Как спокойны были безликие, светские встречи! Были встречи, и никаких воспоминаний.
Так было легко.