— Нет, Георгий Петрович, редко. Она рельсом палец перешибла.
— А, так мне про нее говорили по дороге сюда. Рельс сорвался с платформы и самым кончиком задел ее по пальцу. Вообще-то она счастливая. Представляешь, по голове бы попало!
— Как это с платформы упал рельс? Она его подняла, ударила по другой руке.
— Ты что, совсем ошалел? Как это можно поднять одной рукой? Что она, Гаргантюа, что ли?
— Да, Георгий Петрович, пожалуй, я не подумал. Можно идти?
— Куда идти?! Ты все-таки сегодня странно себя ведешь. Надо же ее посмотреть. Очень внимательно сейчас за ней следить надо, раз ты пошел на такой риск. Может начаться гангрена. Пошли, пошли. А куда тебе торопиться? У тебя что, намечена какая-нибудь эскапада?
— Да ну, какая эскапада! Пойдемте. Я сейчас ее приведу в перевязочную.
А палец все-таки прижился…
ПЕРВАЯ РЕЗЕКЦИЯ
Иду я из больницы ликующий. Кажется, что все на меня смотрят. А если еще не смотрят — посмотрят.
Человек идет такой довольный. Такой радостный. Наверняка смотрят. Должны смотреть.
Сегодня я первый раз сделал резекцию желудка.
Резекция желудка — это узловой пункт. У нас говорят: как сделал эту операцию — ты человек, можешь жениться. Но женился я раньше. И два месяца назад у меня родилась дочь. А резекцию желудка сделал только сегодня.
Можно подумать, что я после первой резекции уже овладел главным в деле. Ерунда.
И все-таки…
Я еще после операции позвонил домой и сообщил. Дома меня ждал подарок — пепельница.
Я люблю пепельницы, люблю, чтобы их было много, чтобы всегда они были под рукой, ведь дома подать-то некому, операционной сестры дома нет.
Красивая пепельница — чугунные сани.
В одиннадцать часов звонит телефон.
— Слушай, ты там после своей резекции назначил пенициллин в трубку вливать, в живот?
— Да.
— А трубки нет. Ты точно ее поставил?
— Абсолютно.
— Мне сестра сказала. Я ходила проверять. Трубки нет. Не ушла же она внутрь? Ты ее не подшивал?
— Не подшивал.
Я даже слова сказать не мог. Дежурная говорила мне тысячи слов, а я «да» и «нет» сказать не могу. Сани! «Не в свои сани не садись…»
Могла уйти внутрь. Наверное, лучше было подшить. Наверное, ушла внутрь. Может, она еще под кожей? Еще не ушла в живот? Я ведь длинный конец оставил.
— Знаешь, я сейчас приеду. Разошьем кожу. Посмотрим. Может, она еще там.
— Чего ты поедешь? Не надо. Экая процедура! Я сама сделаю.
Пожалуй, еще обидится. Решит — не доверяю.
— Ну хорошо. Спроси у девочек в операционной, пусть посчитают трубки. Все у них или не хватает?
Через полчаса уже я звоню.
— Под кожей ничего нет. А сестры ничего не говорят: одна говорит — все, а другой кажется, что должна быть еще: вроде все, но когда начинаем вспоминать — начинаем путаться. Я их, естественно, обругала, сказала, что, если кажется, пусть перекрестятся, еще какую-то глупость и ушла.
— Ну, а рану ты зашила?
— Конечно. Как я ее могла не зашить?
Утром смотрю больную. Как будто таким осмотром можно узнать, где трубка. Заставил в операционной вновь пересчитать все трубки.
— Вроде все.
А одна сестра говорит:
— По-моему, у нас должна быть одна лишняя трубка.
Вот так промямлила — и все мучаются. И она-то не уверена. И вокруг поселяется всеобщая неуверенность. А потом переходит в такую неприятную уверенность. Ей что-то мерещится. Но может быть ведь и так.
А наркотизаторы говорят, что больная буянила, когда выходила из наркоза. Пыталась повязку сорвать. Может, вытащила трубку сама?
Может быть. Но как убедиться? Как же так это получилось? На первой резекции. Разве можно!
Иду к шефу. Так, мол, и так.
— Ну что же теперь делать! От этого она сейчас не помрет. Пройдут первые дни, а потом на рентгене посмотрим.
Конечно, от того, что там маленькая мягкая резиновая трубка лежит, ничего не случится. Ну, а мне каково! Больная-то не знает.
Я все смотрю, нет ли каких-либо признаков ухудшения.
Ничего.
Седьмой день.
Рентген.
Два рентгенолога. Наш старый и новый. Новый рентгенолог — моя старая приятельница. Мы еще в школе вместе учились… Нина ее зовут.
Больную уложили на столе. Погасили свет. Зазеленел в темноте экран. В темной рамке из непрозрачных костей замаячили туманные прозрачные кишки.
— Вот!
Оба рентгенолога ткнули пальцы в одно место. Да я и сам вижу.
Лежит, петлей свернувшись.
— Нин, это точно, как ты думаешь?