Что же это, кровотечение или сердечная недостаточность?
Снова наблюдение. Снова переливание.
Идет время.
А к вечеру давление 80. А потом 90, 95…
Когда я уходил, оставив его наедине с ней, давление было уже 105. Он мог бы и пойти поспать, да разве доверишь! Я не осуждаю его, хотя дежурные могут быть и в обиде.
Он целую ночь с больной. То кровь. То банки. То строфантин внутривенно. То бог его знает что!
Утром он стал еще длиннее. Наверно, потому, что похудел. К тому же все время в палате ее дочь. Это тоже очень нервирует. А что делать? Не разрешить? Тоже ведь не дело.
У нас в больницах считают, что родственников надо пускать пореже. Чтобы не каждый день. Что они мешают работать. Что они нервируют персонал. Все это безусловно и абсолютно правильно. Но мне все равно кажется варварством старание не допустить близких к больному. Человек после операции.
Всегда может внезапно наступить смерть. Запрещать близким приходить в больницу — конечно, негуманно. Надо взять на себя и эту трудность.
А на третий день — воспаление легких. Да какое! Оба легких. Нарастает дыхательная недостаточность. Дышит часто. Как-то не до конца. Не полной грудью. Семьдесят пять лет. Ногти, губы, кончик носа синие. Кислород не помогает.
Дышит не полной грудью. Значит, пока воздух дойдет по трахее, по бронхам, по всем путям до самой ткани легкого — сколько надо преодолеть! И как мало доходит! Надо сократить это расстояние. Это так называемое вредное пространство.
Надо отсасывать из легких мокроту, чтобы освободить дыхательную поверхность. Чтобы вдыхаемый кислород не имел преград на своем пути к легкому.
Снова работа. Разрез на шее впереди. Щитовидка отведена кверху. На кровати очень неудобно это делать. Вот трахея.
— Зацепи ее крючком, а я разрежу.
Из дыры с шумом выходит воздух и сгустки мокроты.
— Отсос! Сколько мокроты! Конечно, нечем дышать.
Наконец в трахею вставлена трубка. Дыхание стало ровнее.
Скоро больная порозовела. С дыхательной недостаточностью тоже справились.
Только вот если с больной надо поговорить, трубку прикрывают пальцем. Воздух из легких идет по нормальным путям. Через голосовую щель. Тогда звуки получаются. А пока ей приходится быть бессловесной.
Ночь опять была спокойной.
А на четвертый день мы все по очереди подходим к палате.
— Как живот?
— Мягкий. Язык влажный. Пульс в пределах восьмидесяти — девяноста.
И так целый день.
Мы с ним целый день щупаем живот, а потом обсуждаем, рассуждаем. Да и шеф все время напоминает о грозящей нам санкции.
Если швы на желудке, на кишках расходятся, то чаще всего это бывает на четвертый день.
— Все-таки живот она немного напрягает. Как ты думаешь?
— Да, по-моему, мягкий. Это ты с перепугу.
— Знаешь, как у раковых больных? У них ведь после операции, когда все в порядке, живот как тряпка. Тем более у такой старухи. Чем ей напрягать-то? Мышц почти нет.
— Верно, конечно. Но язык, пульс. Все же хорошо!
— Старая. У них все протекает слабо выражено. В животе, может быть, уже бог знает что, а никакой симптоматики.
— Что гадать? Ты сейчас можешь что-нибудь сказать определенное? Тогда жди и молчи. Нечего портить нервы себе и людям.
Эк я его! Легко мне говорить! А когда я сам в таком положении? Точно так же юродствую. Конечно, она старая, ткани держат плохо, все нитки могут прорезаться. Но что мы можем сделать? Ждать.
— Ну как?
— Все то же.
— Пойдем к дежурным. Может, поешь что-нибудь?
В ответ он что-то буркнул. Я понял: мысли у него далеки от «поешь». По-видимому, он кого-то послал к черту. Но кого? Дежурных? Еду? Меня? Надо оставить его в покое.
И вечером:
— Ну как?
— Все то же.
А утром:
— Ну как?
— Ничего. Знаешь, я сегодня ночью сделал очень интересную операцию…
Он уже говорил про других больных, про другие операции.
Уезжая в загородную больницу для долечивания, она говорила в полный голос.
Что ж, такой риск оправдан.
ОЛЕГ
Он худой, узкий. А нос вытянутый. Не вниз. Как-то необычно вперед. Похож на серого волка.
Сейчас стоит дрожит, никак в карман не попадет. Закурить хочет.
И так он каждый раз после конференции.
В этой больнице общие конференции стали бичом. Два раза в неделю главный врач сама проводит их. Собираются все врачи больницы.
Это называется пятиминутка. Но Наталья Филипповна — главный врач — говорит, что на эти два часа в неделю она имеет право, и никто ей не может запретить проводить их так, как она считает нужным.