Взгляды и книги Янова достойны были бы отдельного разговора. Ну, хотя бы когда он доказывает, что все, кто утверждает, будто стране нужно иметь некую идею, — фашисты. Именно все. Ну и, раз речь идет в о России — понятно, кто опять фашисты. Например: «…«русской идее» [славянофилов] понадобилось для… роковой метаморфозы из либерально-националистической теории в фашизм… три поколения…» («Веймарская Россия». — «Нева», 1994, № 5–6, с. 257). «…В «русской идее» произошла редукция «мирового зла». Оно воплотилось в еврействе. Движение превратилось в фашизм» («Русская идея и 2000-й год». — «Нева», 1990, № 11, с. 175). «И сегодня точно так же, как в начале столетия, из яйца современной «русской идеи» вместо двуглавого орла православной монархии вылупилась уродливая рептилия русского фашизма» (Там же. — «Нева», 1990, № 12, с. 170). То есть методика простенькая — сначала всякая идея сводится (редуцируется, пользуясь языком автора) к идее православной монархии, и только к ней, затем в ней выявляются элементы антисемитизма, а затем на этом основании следует обвинение вообще всякой идеи в фашистской ориентации. В ответ остается только спеть: «Товарищ Янов, вы ба-альшой ученый…»
Сейчас ортодоксальные демократы вообще наперебой убеждают нас в том, что все нормальные страны живут себе без идеи — и прекрасно живут, а всякая национальная идея — уже национализм. Вот пример совсем недавний — статья М.М. Чулаки «Под гнетом новой неизбежности» в «Неве» № 4 за 1997 год. «Русская идея», как и всякая национальная идея — опасный миф. В качестве национальной идеи всегда выдвигается некое идеологическое построение. От «превосходства арийской расы» до «православия, самодержавия, народности». Оставим арийцев… Но ведь и уваровская триада ведет к разъединению человечества, несет в себе зародыши конфликтов… Нацистские идеи быстро привели к… мировой войне… Сейчас Германия процветает, но особой национальной идеи при этом не просматривается — разве что завоевать в очередной раз корону футбольных чемпионов».
И тут же в пылу полемики совсем от души: «Да злодейский у нас народ, пора бы понять, наконец!»
Оставим в стороне тот очевидный факт, что вообще всякие убеждения, всякий индивидуальный, а тем более — выстраданный, взгляд на вещи отделяют людей от других людей, имеющих иные убеждения, и иные взгляды. Говорить об этом как о чем-то опасном, криминальном, недопустимом — значит на некий момент зачем-то напрочь забыть, из чего и на чем произросли любезные сердцу западные демократии. А люди, вовсе не имеющие никаких убеждений, никаких идеологических построений — что? вовсе не конфликтуют? наоборот, конфликтуют попросту, с кем угодно и безо всяких рефлексий из-за первого же попавшегося куска мяса или из-за первой же еще не занятой печатной площадки. Оставим в стороне тот не менее очевидный факт, что любой народ бывает и злодеем, и агнцем — но и в той, и в другой своей крайности, в обеих своих ипостасях несколько иначе, чем иные. Однако и все остальное — двойная подтасовка.
Во-первых, без идеи в состоянии жить только те страны, которые плетутся в цивилизационном кильватере. А вот страны, которые суть становые хребты цивилизаций — без идеи не стоят. Не выдерживают внешних перегрузок и внутренних напряжений. А во-вторых, национальная идея — это отнюдь не всегда националистическая идея, а просто-напросто основная сверхценность данной культуры. Да, она может давать националистические выбросы — но может и не давать. Отними у американцев десятилетиями на все лады культивировавшуюся веру в то, что они самые умные, самые сильные и самые богатые — и я не поручусь за территориальную целостность этой последней на данный момент сверхдержавы… Оттого-то свое состояние самых богатых, умных и сильных, оттого-то хоть какое-никакое соответствие реального положения вещей этой своей сверхценности они будут охранять до последней капли крови. По возможности чужой. И вот для этого-то AI может оказаться ох как полезен!
А то, что можно было бы назвать русской идеей, — это не имеющая никакого отношения к национальной принадлежности, абсолютно, так сказать, космополитичная формулировка смысла жизни. Формулировка такая: не хлебом единым. Был когда-то замечательный фильм с Ив Монтаном, назывался «Жить, чтобы жить». Так вот российская культура вся выросла из идеи того, что мы живем не только для того, чтобы жить, а для некоей более высокой цели. Эта сверхценность чрезвычайно плодотворна и эффективна при прорывах в будущее. И эта же сверхценность чрезвычайно удобна для эксплуатации и надругательства, замаскированных под прорывы в будущее. Диалектика, мать ее растак… Но именно вокруг «не хлебом единым» за несколько веков накрутились, сформировались и до сих пор продолжают функционировать национальная культура и национальный характер.
Существует, конечно, миллион определений того, что такое культура. И все в той или иной степени — правильные. Но куцые какие-то. А наиболее широким будет вот какое: культура это совокупность действенных — подчеркиваю: действенных! — методик переплавки животных желаний в человеческие. То есть желаний, связанных с непосредственными задачами биологического выживания, в желания, как бы отвлеченные от мира сего. Не только пожрать вкуснее всех, но и, например, создать статую, красивее которой не видел свет… И так далее. Распад культуры — это ситуация, когда действенность таких методик по тем или иным причинам резко уменьшается. Снова начинают доминировать чисто животные желания. От наработанных человеческих ремесел и навыков уже никуда не деться, но они омертвлены. По-скотски быть сильнее всех мускулатурой. Но — с помощью придуманных учеными тренажеров. Вылепить статую — но такую, за которую больше заплатят. Чтобы опять-таки всего лишь пожрать вкуснее всех. И так далее.
Различные цивилизации на протяжении тысячелетий своего практически независимого друг от друга развития выработали множество методик такой переплавки, но они различны. Бессмысленно говорить, какая методика объективно лучше, а какая хуже. Они просто разные. Так уж возникло. Это как с цветом кожи — что лучше: черный или белый? Так природа распорядилась, и от этого уже никуда не деться теперь… И методики одной цивилизации совсем не обязательно подойдут другой. Атлантическая цивилизация, буддийская цивилизация, византийско-российская цивилизация…
Ну, например, разница понятий «свободы» и «воли». Слово «свобода» мы начали трепать лет двести назад всего лишь, и, как правило, синонимично исконному своему слову «воля». Как же, как же! Свобода — это возможность действовать согласно своим индивидуальным побуждениям при обязательной индивидуальной же ответственности за продиктованные этими побуждениями действия. Такая ответственность постоянно имеется в виду. Поэтому в идеале свобода индивидуума не может нарушать свободы других индивидуумов, а коли нарушает — сам виноват, изволь бриться, суд идет. Но поэтому же свобода — состояние постоянное, пожизненное и, так сказать, неотьемлемое. И каждый это чувствует, испытывая своего рода уверенность в завтрашнем дне и понимая правила игры — так же, как понимали мы их в застойные времена: не высовывайся, и практически наверняка всю жизнь протелепаешься безбедно. Воля же — это возможность поступать согласно своим индивидуальным желаниям вопреки установкам той ячейки общества, в которую взалкавший воли индивидуум влит как ее неотъемлемый элемент. Поэтому воля — это так или иначе завоеванная безответственность за продиктованные индивидуальными побуждениями действия. Поэтому воля всегда конечна, и расплата за нее — неизбежна. Поэтому состояние воли всегда сопряжено с чувством вины, которое кого ограничивает в вольном безумии, а кого, напротив, окончательно приводит в мрачный экстаз. Эх, погуляю напоследок — а после хоть в острог, хоть на плаху! Прости, народ православный! Год воли — а потом десятилетия в схиме, в замаливании греха и в исступленной благотворительности. И даже если удастся протянуть волю до физической смерти — все равно ощущается неизбежность расплаты за гробом. Поэтому даже во время самой невозбранной воли откуда ни возьмись возникают судорожные пароксизмы покаяния, доброты, милосердия — отнюдь не всегда показные. И во время воли — не хлебом единым…