Не то чтобы я всю жизнь был один. Но это другое. Будто летишь на задание. Мертвые черные скалы внизу, страшно чужие, страшно чужие… Медленно меняется узор ослепительно рыжих облаков. Бывает, радары засекут другой оптер, идущий другим курсом, с другим заданием… Подрулишь навстречу, зависнешь, коснешься бортом, откинешь фонарь — и тот, усталый, соскучившийся по человеческой речи не меньше тебя, сделает то же. Хлопнешь по затянутому в пятислойный пластик плечу. Лица не видно за ситаллопластом шлема. «Ты куда?» — «Туда». — «А я туда». — «Устал?» — «Дьявольски». — «Я тоже». — «Машина тянет?» — «Спасибо, порядок». — «Ну, счастливо». — «Удачи». Захлопнули фонари, двигатели на форсаж — надо наверстывать упущенное время. Может, успеешь еще оглянуться, увидеть, как маленькая темная точка проваливается в складки облаков… Нет базы. Негде снять скафандр.
Женька, приоткрыв рот, смотрел на меня. Учуял что-то…
— Как твои ребята?
— Ну, что. — Он сразу заулыбался. — Вадька ведет себя прилично, насколько ему это вообще доступно. Жаль, ты тогда… — Он осекся. — А Сережка засел на Невольничьем, наверное, до начала занятий. Остальные уже вернулись… кроме еще одной девочки, — добавил Женька со странным придыханием. — Позвонил, сказал, что им хочется побыть вдвоем. Удивительно, как рано начинают любить наши… — Он опять осекся, воровато покосился на меня и закончил: — Наша молодежь!
Он был так горд…
— С ним это впервые, — благоговейным шепотом поведал он. — В самый-самый первый раз…
— А ты как?
— Что я? — Он погас. — Буду вовсю Маринушке помогать. Наверное, снова поедем на тот атолл… Не один я, есть чем заняться.
— Она у тебя кто?
— Океанолог, — со вновь проснувшейся гордостью сообщил он и мечтательно уставился на биение огня. — Там хорошо, — задумчиво проговорил он. — Океан… песок… Ты приедешь? Ты к нам приезжай, пожалуйста.
— Обязательно. — У меня рвался голос. Что-то я совсем раскис, подумал я. Нельзя мне ездить к нему. — Ты счастлив? — спросил я.
Он смотрел в пламя. Оранжевый цвет плескался на его узком лице, вынутом из тьмы. Смутно трепетали далекие стены. Будто удивляясь себе, Соломин сказал:
— Да…
Пока Марины нет, надо начинать.
— Кстати. Помнишь Ивана Абрахамса?
— Конечно… Такой милый мальчик. Одаренный очень, по-моему… Он сейчас ведь один из ведущих, да? — Он встрепенулся. — Конечно, помню, еще бы. У него еще было с языками неважно… Знаешь, школьный минимум сейчас подняли до двенадцати. А Сережка собирается факультативно взять еще четыре.
— С ума сошел, — искренне сказал я. — Он что, в лингвисты собрался?
— Ну, он еще не знает, — со скромным достоинством ответил Женька. — Просто у него к языкам способности.
И тут вышла она.
Женька перехватил мой взгляд и стремительно обернулся.
— Маринушка! — Он весь расцвел ей навстречу. — С добрым утром!
— Ба! — сказала она, сладко потягиваясь. — С каких это пор у тебя утро?
— С тех пор, как ты проснулась, — ответил он и застенчиво улыбнулся. — Когда ты спишь, всегда темно… Вот.
Она, усмехнувшись, потрепала его по голове — он с готовностью пригнулся, чтобы ей легче было достать — и только тут заметила меня.
— Добрый вечер, Энди. Вы удивительно удачно приехали.
— Как всегда, — ответил я.
— Вы ужинали?
— Я все придумал! — воскликнул Женька. — Мой праздник, мне и работать. — Он ринулся из комнаты. — Сейчас!
Я опять уже смотрел на пляшущие острия, на черные изломчатые поленья, истекающие синеватыми огоньками. Видимость огня.
— Что ты будешь, Энди? — раздалось из кухни.
— Баварское пиво! — страшным голосом ответил я.
Женька показался на пороге. Он дрожал полусогнутыми коленями.
— Националист! — перепуганно пискнул он. — Мама!
Мамочка! Националист меня съест!
И порскнул обратно. На кухне зашумело и засвистело, Марина порывисто качнулась на подмогу:
— Ошпарится…
Я улыбнулся, и она, смущенно поджав губы, опустилась в кресло. Некоторое время мы молчали. Марина с беспокойством прислушивалась. Потом, чуть принужденно открывая беседу, спросила:
— Жека вам рассказывал, что отчудил наш неистовый Роланд?
— А кто это? — спросил я.
— Не рассказывал? Нет? Сергей остался на Невольничьем с какой-то девушкой из их группы. И ведь уже осень. Там плюс пятнадцать только, ночью — заморозки на почве. А они в палатке!
— Вдвоем же, — успокоил я ее.
— Вот именно. Вокруг никого. Кошмар!
— Не думаю, что слишком большой, — сказал я о кошмаре.
— Разумеется! — воскликнула Марина. — Он совсем еще мальчик!
Вошел Женька — озабоченный, внимательно прислушивающийся.
— Я разогреваю остатнее, — сказал он собранно. — Оно греется и скоро согреется. И мы будем ужинать. — Он пристроился на подлокотник кресла, в котором сидела Марина. — Мы будем пировать. Все вместе. По-моему, имеем право. Да! — Он опять прыгнул, теперь — к книжному шкафу. — Смотри, Марина, что я тебе принес! — Он протянул ей толстый, яркий журнал.
Она благодарно засмеялась.
— Когда ты успел?
— Провожал всех, смотрю… «Мо-оды»!
С польщенным видом она листала, приговаривая:
— Даже в такой день обо мне вспомнил… Что за муж у меня. Золото, а не муж. Слушай, можно подумать, что я каждый месяц шью платья!
— Все равно должна быть в курсе. — Женька важно надулся. — Такова моя воля.
Из кухни донесся пронзительный свист. Женька вздрогнул и провалился туда. Свист затих, тревожно повеяло горелым.
— Я так и знала, — горестно процедила Марина и встала, выронив журнал на пол. Но Женька уже выдвигался к нам, осторожно неся на вытянутых руках дымящийся сосуд. Бухнул его на стол.
— Пригорело немножко, — сказал он виновато. — Ничего. Будем пировать. Ах, черт, я вилки забыл. — Он опять прыгнул в кухню.
— Ну что ты так суетишься? — спросила Марина очень ровным голосом. У основания ее шеи проступило алое пятно. — Подумай один раз и делай спокойно. Что ты скачешь? Ты не на стадионе ведь уже!
— Марина… — донесся с кухни растерянный голос.
— Слышал новость? — спросил я лениво и сцепил пальцы рук.
Крепче. Чтобы хрустнули.
— А? — раздался незаинтересованный Женькин голос.
— Новость совершенно идиотская. Абрахамс берет твою тему. Ту, по вакууму. Делать им нечего, по-моему. Сначала безнадегу начинают.
Наступил миг тишины. Женька замер на пороге с тремя вилками и тремя ложками в руке — оранжевый от света камина. Где-то далеко за ним призрачно колыхалась во мраке его тень.
— Ну, где обещанное? — Я с аппетитом понюхал дым. — Слюнки текут, хоть руками хватай.
— Откуда знаешь? — Женька медленно подошел. Марина автоматически разбросала пищу по тарелкам.
— Иван сказал. — Я начал есть. — Так вот… — Я говорил невнятно, словно о пустяке, и они немного успокоились. — В институте архивы подняли… Жалуется на тебя Иван, неотчетливо, говорит, ты писал. Они, может, за разъяснениями к тебе явятся. Ты, я знаю, человек сердобольный, начнешь их на путь наставлять — так вот отвечай, что ничего не помнишь. Не стоит их подводить к тупику, в который сам когда-то забрался. Забредут в него, так ничего не изменится, не забредут — тем лучше.
Марина с испугом смотрела на меня, прижав кулак с вилкой к груди. Женька проговорил:
— Я действительно ничего не помню. Странно, если они-то вспомнят обо мне…
4
Так я не работал ни разу в жизни. Неделя прошла в цифровом угаре, я не спал ни часа, глотал стимуляторы. Я должен был хотя бы в принципе понять, как закрепить этот мир, чтобы не висел над ним дамоклов меч соскальзывания к моменту перехода…
Я не смог.
Я принял снотворное и повалился на диван, не раздеваясь.