Бекки украдкой вздохнула.
— Товарищи персонал Ганимедского института физики пространства! — возгласил, поднявшись с искрящимся бокалом в руке, Карел. — У нас, как и у остальных пятидесяти миллиардов человек человечества, сегодня торжество. При всем том среди нас присутствует странная личность. Вы догадываетесь, кого я имею в виду?
Полтора десятка человек, сидящих за праздничным столом, уставились на Мэлора, оживленно рокоча: «Нет! Не догадываемся!»
— Я имею в виду одного из самых молодых наших сотрудников — хотя все мы тут, правду сказать, не старые… Мэлора Юрьевича Саранцева.
Раздался одобрительный гул.
— Эта странная личность — единственная из нас, которая даже не подала заявки в медкомиссию. Все сделали это, и двое наших, как известно, прошли отбраковочные тесты. По окончании работ по нашей общей теме они вне очереди примкнут к славному отряду переселенцев.
— Вешать личность! — взревели все. Карел качнул бокалом.
— Я не шучу. — От скрытой обиды его голос был излишне резок, и сразу стало ясно, что если до этого он хотел говорить щадяще, пряча чувства за иронией, то теперь выскажет все впрямую. — Меня это, признаться, удивило. Факт такой социальной индифферентности, прямо скажем, настораживает. Должен настораживать. Во всяком случае, меня насторожил. Сейчас, конечно, не время и не место, но я пользуюсь случаем привлечь общее внимание к факту, в котором обязательно нужно будет разобраться. Неужели наш коллега, столь храбро громящий основы теории надпространственных взаимодействий и не боящийся авторитетов, реальных-то трудностей все же боится в душе? Но, спрашивается, кому, как не молодым, здоровым, одаренным…
— Вот закончу работу и подам, — ни на кого не глядя, бросил Мэлор. Его лицо пылало. — Я… я по-прежнему уверен, — заговорил он, надавливая на каждое слово и даже чуть кивая всем корпусом в такт своему речитативу, — что мы уже давно получили связь, только разглядеть ее не можем. Наши датчики не… не адекватны. Мы просто плохо понимаем, что именно делаем. Но мы же делаем! Наши излучатели создают…
— Слышали, и не раз, — перебил его Карел. — Одно к другому не относится. Я не о том.
Мэлор вдруг поднял глаза.
— У меня такое чувство, — беззащитно сказал он снова, — что сегодня обязательно будет результат.
— Да будет вам, — примирительно сказал Костя. — Полминуты осталось.
— Да, — спохватился Карел. — Пожелаем успеха первым переселенцам! От них в значительной мере зависит успех всей миссии. Находящийся в старт-зоне в десяти миллионах километров от нас корабль с двумястами человек на борту, загруженный гигантским запасом продовольствия, механизмов, стройматериалов и необходимого… э… инвентаря, — (все прыснули), — уходит в свой исторический рейс. Ура!
Держа бокалы в вытянутых руках, все встали, гусарски отбросив распрямленными ногами легкие стулья, и со вкусом, ребячась, закричали «ура». Будто в ответ на их прорвавшийся восторг на громадном, во всю стену зала, экране, распахнутом в жутковатую ширь звездного космоса, моргнула крохотная оранжевая вспышка, и голоса персонала сами собой налились серьезностью.
Персонал завидовал.
Костя, не удержавшись, ткнул Мэлора пальцем под ребро, — дернувшись, тот едва не выронил бокал, — и лукаво сказал: «Вот это результат так результат!»
Было ватно тихо среди тяжелых портьер, ковров, кресел. Ринальдо Казуаз придвинул диктотайп, но только пожевал сухими губами и отодвинул вновь в даль стола. Секунду смотрел на свою маленькую ладошку, исхлестанную синими вздутиями вен. Вот он кончит речь, и что дальше? Что предпримет адмирал всея Земли?
От бешеного круговорота мыслей, одновременно и немощных, и исступленных, болезненно зудело под черепом. Ринальдо не знал до сих пор, что бессилие умственного тупика дано человеку в ощущениях.
Он тронул панель монитора. Из стены над столом вымахнул свет экрана, и возбужденный, энергичный Чанаргван, звонко рубя фразы, раздробил и смел тишину:
— Мы хотим, чтобы грядущие поколения никогда не знали перенаселения, скученности, экологической напряженности. Мы хотим, чтобы иные солнца стали солнцами людей, иные планеты — нашими домами. Терра — первый из таких домов, ее прекрасное солнце — первое из новых солнц человечества. Десять минут назад стартовал…
Это смотрела и слушала вся Земля. Пройдут минуты — это увидит и услышит Венера; потом Марс; потом колонии в астероидах; потом… потом… Ринальдо погасил монитор.
Тишина снова повисла, как тяжелый пыльный бархат. Ринальдо провел рукой по лицу, а потом положил руки на широкие мягкие подлокотники кресла и прикрыл глаза. Кошмар, думал он. Кошмар. Какой кошмар. Выступление нельзя было отложить — люди ждали его в момент старта; и они с Чанаргваном не смогли даже парой слов обменяться, когда пришла шифрограмма. Чанаргван только медленно сглотнул, глядя в текст, а когда он поднял глаза, они полны были детской, недоуменной обиды. И ошеломленный Ринальдо даже не успел втянуть воздух в легкие, чтобы произнести хотя бы слово; оператор из соседней комнаты — восторженный, гордый от своей роли в этот великий миг — выкрикнул: «Эфир!!», и Чанаргвана развернуло, словно громадный мощный ротор. Но, пока он шел к камерам, он принял решение. Он говорил то, что и собирался говорить. Или он уклонился от решения и всего лишь говорил то, что собирался говорить? Но это тоже было решение.
Растворилась одна из дверей за портьерами.
— Можно? — спросил осторожный молодой голос. Ринальдо обернулся, но так неудачно, что где-то под ложечкой зацепилось нечто, и резкая боль продернулась внутри, заставила принять прежнее положение, натужно выпрямиться в кресле, а затем развернуться вместе с ним.
— Конечно, — произнес Ринальдо, переведя дух. — Я тебя жду.
Вошедший юноша был удивительно похож на молодого Чанаргвана — такой же смуглый, жгучий, широкоплечий, с ослепительным взглядом и колючим прицелом горбатого носа. Сын. Сын Чанаргвана и Айрис. Он явно был иного мира; его живой жар, его загар, даже его шорты выглядели в сумеречном навороте ковров, портьер и кресел словно капля расплавленного золота в преющей теплой трухе.
— Здравствуй, — сказал Дахр.
— Здравствуй, — ответил Ринальдо.
— Отец знает?
— Знает.
— И все-таки говорит?
— И все-таки говорит. Садись, зачем ты так стоишь.
Дахр послушно сел.
— Тебе опять нездоровится? — обеспокоенно спросил он.
— Пустяки.
— Что теперь, Ринальдо?
Ринальдо вздохнул и медленно, с усилием поднялся. Дахр сделал движение помочь, но Ринальдо только пренебрежительно шевельнул ладонью и улыбнулся углом губ. Подошел к стене, нажал кнопки шифра и, подождав секунду, вынул из бара две чашки с соком, прозрачно-желтоватым, кислым и бодрым даже на вид.
— Последние дни мучает жажда, — признался Ринальдо и опять улыбнулся. Ему будто что-то мешало улыбаться, какой-то невидимый шрам, или ожог, или странный паралич, — улыбалась половина рта, а половина не двигалась, стиснутая загадочными тисками.
— Сколько там было? Двести?
— Сто тридцать пять мужчин, — не задумываясь, ответил Ринальдо, — и семьдесят две женщины.
Дахр медленно сглотнул. Как Чанаргван над шифрограммой. Сын. Ринальдо нес чашки — сосредоточенно, очень боясь расплескать, закусив губу от напряжения. Руки его крупно дрожали, и несколько капель все же пролилось. Одну чашку Ринальдо подал Дахру — тот поспешно принял ее, а другую, вцепившись в нее обеими руками, поднес ко рту. Его щеки чуть вздувались, а морщинистое горло проседало при каждом глотке.
— Это произошло мгновенно, — выговорил он потом, отстранив чашку и чуть задыхаясь.
— Пей.
— Не хочу, — ответил Дахр, глядя в пол.
— Тебе не холодно здесь? — заботливо спросил Ринальдо, ставя чашку на стол. Чашка резко стукнула. — Совсем южный прилетел, даже рубахи нет.
— Причины неизвестны?
Ринальдо пожал плечами.