Мэлор просыпался теперь со странным, полузабытым ощущением детского счастья, словно в давние дни рождения, когда утро уже само по себе сулило подарок у изголовья и ожидание будущей радости вызревало еще во сне. Бекки спала к нему лицом. Если только она не отворачивалась, играя, она всегда была к нему лицом; даже когда он целовал ей спину, даже когда ластился сзади, она ухитрялась тянуться к нему и взглядом, и губами. Чуть звучало ее дыхание, и Мэлор сковался и замер, боясь. Он по утрам не смел даже взглянуть, закрывал глаза — вдруг разбудится; вслепую, в своей темноте, вслушивался и вникал в прильнувшую к нему сказку — хрупкую, мерцающую сказку щеки и колена.
И вновь задремал, потому что работал до пяти утра, а потом вновь проснулся, услышав осторожный шепот:
— Мэл… а Мэл…
Открыл глаза, и она, увидев, что он вернулся к миру, громко велела:
— А ну, поднимайся! Спать ночью надо, как все!
Сама она была уже вполне дневная. Мэлор сладко потянулся и сказал барственно:
— Подайте, голубушка, завтрак мне в постель.
— Что? — возмутилась Бекки. Она всегда очень смешно возмущалась — округляя глаза и округляя рот на букве «о». — Давай поднимайся шустро! Из-за чего теперь-то не спал?
— Да все из-за того же. Новый детектор сочинить хочу. Понимаешь, совсем в ином спектре, где-то даже к нейтрино ближе… — Он потрусил в ванную, открыл кран и начал с удовольствием швырять горсти воды себе в лицо.
— Что за дичь… — Бекки, прищурившись, заглянула к нему, да так и прислонилась к косяку, глядя Мэлору в согнутую спину. Мэлор фыркал тюленем и пускал фонтаны брызг, которые веерами рассыпались по объему; можно было принять их за полыхающий ореол. Мэлор всегда очень живописно умывался, и Бекки всегда любила смотреть на полыхающий ореол — только вот пол в ванной от ореола делался мокрым. Наконец удовлетворившись, Мэлор качнулся к полотенцу, запихал в него лицо и стал ожесточенно вытираться.
— Не то ловим, понимаешь? — пробубнил он из полотенца.
— Понимаю. Все понимаю. Синий стал, под глазами мешки.
— Я мешочник. — Мэлор вылез из полотенца влажный, всклокоченный, действительно с мешками, но отнюдь не синий, а умильно розовый. — В мешках-то главный ум и спрятан… Знаешь, кто такие есть мешочники?
— Слышала… какой-то был старый фильм.
— Генераторы уже врубили?
— Как всегда. С девяти до девяти.
— Зря энергию жгут. Теперь я точно знаю! После завтрака сразу звоню Косте…
Костя пришел сам, когда Мэлор торопливо допивал кофе, а Бекки, которая, никогда не торопясь, всегда все успевала вдвое быстрее, уютно сидела рядом в кресле, поджав под себя колени и уложив подбородок на кулачок.
— Однако спать вы горазды, — укорил Костя.
— A-а! М-м! — ответил Мэлор и едва не подавился.
— Не торопись, жуй радостно! — замахал руками Костя. — Я слышал, ты нынче в ночь мировую науку перевернул?
Бекки при этих его словах покраснела и отвернулась.
— Женщина продала? — спросил Мэлор, поспешно доглатывая. Костя кивнул. — И-эх! — сказал Мэлор горестно и придвинул к себе здоровенную кипу исписанных листков. — Весь эффект поломала… Ну, получай тогда. Вот. Как я догадался, что декваркованные полосы спадаются именно так — я и сам не помню, но потом железно вышло, что ряд уходит в нейтринную область. Да что я тебе буду — ты сам смотри. — Он стал махать бумагой у Кости перед глазами, но тот поймал его руку, зафиксировал и стал читать по порядку, что-то присвистывая едва слышно. Брови его поползли вверх. Мэлор ерзал, порывался что-то объяснить, показать, ткнуть пальцем, но Бекки незаметно его придерживала, и он лишь увлеченно, сопереживающе дышал широко раскрытым ртом да заглядывал посмотреть, до чего уже дочитал Костя.
Костя дочитал до конца и некоторое время молчал. Зачем-то похлопал себя по карманам куртки, бессмысленно озирая при этом стены.
— Тебе бы раньше жениться… — пробормотал он потом. — А то сколько времени ходил вокруг да около…
— Так? — изнывал Мэлор. — Ну ведь так, скажи?
— Чем ты его кормила последнее время? — спросил Костя, повернувшись к Бекки всем корпусом.
— Собой! — заорал Мэлор, и Бекки мгновенно покраснела снова. — Ее порывы благотворны! — Мэлор сиял. — Что, уел я тебя?
— Мало, что уел… — все еще несколько ошалело пробормотал Костя и опять зачем-то похлопал себя по карманам. — И как изящненько, простенько-то как… Черт, впервые за шесть лет опять курить захотел.
— И посему предлагается такая вот схема детектора! — затрубил Мэлор. Схватил чистый лист бумаги и карандаш, стал ожесточенно черкать вдоль и поперек. — Здесь мы отсеем фон… рекваркуем… разделим право — и левоспиральные…
— Знаешь, что у тебя получилось? — засмеялся Костя, вглядываясь в чертеж. — Нейтринный запал для гиперсветового двигателя, только навыворот.
Мэлор перестал чертить; рука его увяла.
— Врешь, — потерянно сказал он.
— Кто врет, тот помрет, — ответил Костя. Возбуждение Мэлора передалось ему. — Да что ты испугался-то? Тебе по потолку бегать положено! Даже приборы новые измышлять не надо, просто затребуем запал, перемонтируем чуток, и будет тебе приемник, это дело недели!
— Так значит… — Голос Мэлора пресекся. — Ты все-таки думаешь, я правильно это придумал?
Костя поднялся.
— Побегу на радио. Нет, к Карелу сначала… Надо послать запрос. Прямо Астахову.
— Костя, — позвала Бекки. — И знаешь… Ведь Мэлоровы генераторы мы уж неделю гоняем на этих самых режимах. Надо запросить заодно, не было ли замечено каких-то странностей во время стартов.
— Во! — закричал восторженный Мэлор. — Вот кто у нас голова! Вот идея! Конечно, они же должны буквально захлебываться нейтринными обломками! Там же надо сначала виртуал рекварковать по л-п осям…
— Да вы спятили, — пробормотал Костя, ошеломленно пятясь под натиском кричащего, пылающего, размахивающего руками Мэлора. — Больше десяти миллионов километров… Мы же всего ничего даем на входе…
— Что ты понимаешь! — звенел Мэлор, захлебываясь. — Ведь на то связь и рассчитана, чтобы малой энергией достреливать до других галактик!
— Да ты что? Всерьез уверен, что уже имеешь связь?
— Конечно! И это называется, человек читал мой бессмертный труд! Бекки, ласонька, ты приберись тут, а я к Карелу побегу…
Счастливая Бекки поднялась на цыпочки и звонко поцеловала Мэлора в щеку.
Ринальдо остановился, не решаясь встать на ступеньку. Когда-то ступени скрипели, и Ринальдо любил их скрип, оттого что это приходила Айрис. Ветви кленов удлинились и окрепли, резные листья стояли в тихом воздухе вокруг крыльца.
Ринальдо сорвал один из них и размял в пальцах; на позеленевшей коже остались пахучие волокнистые комочки. Вот Земля, подумал Ринальдо и, осторожно отведя ветку в сторону, шагнул и сел на ступеньку. Ступенька промолчала. Конечно, подумал Ринальдо. А вон там, на полянке, я ставил орнитоптер. Теперь нельзя, теперь там цветы. Красивые. Не знаю, как называются. Опять хотелось плакать. Когда-то, когда-то я сидел на этой ступеньке, слушал, как гудят в этом шиповнике пчелы, и думал, что у меня есть будущее. Что мое будущее — не арифметическое распухание настоящего, но — прорыв в принципиально иные просторы… Принципиально иные просторы себя.
Потом он увидел скользившую сквозь кустарник девушку в импровизированной набедренной повязке из цветастого полотенца. Она действительно скользила — ни одна ветка не вздрагивала, ни один листок. Ринальдо узнал ее сразу, хотя прежде видел не иначе как на стереофото, — и неловко встал, хватаясь за резные деревянные опоры по сторонам лесенки.
Девушка увидела его и смущенно съежилась.
— Здравствуй, Чари, — произнес он.
— Здравствуйте, а я вас не знаю, — ответила она. — Вы к маме?
— Разумеется, — ответил Ринальдо и улыбнулся своей половинчатой улыбкой. — И не стесняйся ты…