Работник ворчит и еще раз делает овце массаж. Она тихонько храпит, как будто засыпает. Лэрке убегает домой.
— Пой, Каспар, — говорит работник и заводит пасхальный псалом.
Каспар подхватывает. Это псалом об агнце, несущем крест. Овца клонит голову набок и смотрит на небо. Когда в ее зрачках отражаются тучи, работник наносит удар, и Каспар замечает только легкое изумление в ее взгляде. Кровь тяжелой струей выплескивается в ведро, пар собирается в облачко, оно поднимается и плывет над долиной. Глаза овцы мутнеют, как застывающий стеарин. Между землей и небом растет тишина, незнакомая Каспару. Она легонько жужжит, и он знает, что сейчас вдыхает тот воздух, который выдохнула овца.
Работник сдирает шкуру и кладет голую овцу на тачку. Перед лицом Каспара плывут белые облака, а после он помнит только, что лежит в жидкой грязи, а работник склонился над ним.
— У меня нога больная, — говорит он поднимающему его работнику, — мне до сих пор тяжело на нее опираться.
Они медленно идут к Софии, а он старается не смотреть на черные овечьи ноги, торчащие из тачки. Японцы выходят из дома, по пути к своему вертолету они все время хихикают и кланяются. Работник заносит туда овцу, а София дарит японцам подарки. Они снова кланяются и благодарят до слез в глазах. Вертолет взлетает.
— Я всегда даю им с собой какие-нибудь товары, — говорит София, — пару варежек и чулки, которые я связала из шерсти той же овцы. Их японцы надевают, когда едят ее мясо.
Каспар глядит вслед вертолету, который исчезает за тучами, как насекомое.
— А что с Лэрке? — спрашивает София.
— По-моему, ей не нравится играть при забое овец, — отвечает Каспар.
— Иди и поговори с ней; мы уже много раз пробовали. Это почти как с японцами. Мясо-то они лопают, а чтобы грязную работу делать — ни-ни. И едят-то они палочками, потому что не любят колоть и резать.
Каспар идет к дому Лэрке и прислоняется к ее двери; она сидит у себя и играет. Звуки так прекрасны, что горы съеживаются. Когда номер окончен, он громко и ритмично хлопает. Она открывает, хлопая ему дверью прямо по голове, он теряет равновесие, падает, лежит в дверном проеме и смотрит вверх, под ее платье. Лэрке яростно дует во флейту и наступает на него. Каспару видны только ее кружевные трусы. Она садится ему на грудь, вцепляется в лицо, бьет его и орет ему на ухо. Каспар терпит все и молчит. Маленькое тело прыгает вверх-вниз по его животу. Он перестает чувствовать что-либо и теряет сознание.
Когда Каспар приходит в себя, он уже лежит на ее зеленом плюшевом диване. В комнате полно зеркал и театральных афиш. В углу туалетный столик с кучей всякой парфюмерии и косметики, вдоль стен — несколько шкафов, ломящихся от бальных платьев, шуб, боа из перьев, а под потолком по периметру комнаты тянется полка для шляп. А сама она сидит в лиловом бархатном халате и чистит ногти.
— А почему нельзя хлопать?
Она с шипением приближается к нему, уже готова вновь на него броситься — но медлит. На одежде Каспара кровь.
— Ты, наверно, редко читаешь журналы?
— Я их вообще не читаю, — говорит Каспар.
— Это, в общем, известная история.
Каспар никогда не видел человека из журналов наяву. Находиться так близко от нее вдруг стало странно. Он дрожит, вглядывается в лицо Лэрке и пытается вспомнить, где он мог ее видеть.
— У меня было турне, я играла в тысяче мест.
— У меня мама часто ходит на концерты, ее дом прямо за концертным залом, — говорит Каспар. — Она меня однажды притащила туда с собой. Это был первый и последний раз, когда я ходил в такое место.
Каспар никогда не испытывал восторга по поводу больших мероприятий. Там на него глазеют много тысяч человек, и даже когда выключают свет, спасения нет. Тогда его лицо светится, и люди отсаживаются подальше. Им больше нравится сидеть в кромешной тьме.
В бледном лице Лэрке, прямой спине и вздернутом носе что-то есть… Постепенно в голове Каспара всплывает картина.
— А слушай, может, я тебя видел? Там на концерте была очень молодая девчонка, и она должна была играть на флейте. Мама мне прожужжала все уши, недели напролет говорила, как ей повезло, что она достала на нее два билета. Но девчонка вдруг взяла и упала в обморок, и концерт отменили.
— Да, это была я, — шепчет Лэрке, и на глаза у нее наворачиваются слезы.
Теперь Каспар просто лежит на диване и слушает. В комнате темно, это хорошо. Он накрывает лицо подушкой, как будто его тут нет. Он всегда так поступает, когда хочет, чтобы друзья рассказали ему всю правду. Каспар ровно дышит, хотя все тело у него болит.
Лэрке располагает к нему еще и то, что он — почтальон.