Напомню тебе еще одно стихотворение Афанасия Фета, где космизм восприятия выражен настолько ощутимо, красиво и сильно, что эти строки — как живая классика — бессмертны:
В стихотворении «Никогда» сила творческого воображения в том, что свое исчезновение — исчезновение одного человека, себя — представлено, как исчезновение всей и всякой жизни на планете.
Земля рождается для человека с его собственным рождением, земля умирает для человека с его собственной смертью. Потому так склонна иногда старость собственное старение воспринимать как старение мира, а собственный грядущий конец, как грядущий конец света.
Афанасий Фет нарисовал картину мертвого мира и единственного оставшегося в живых человека. Страх абсолютно одинокой жизни — это выражение страха всегда одинокой смерти. Все остается — льется свет, шумит ветер, движутся птицы, говорят, смеются люди, а он одиноко, один, в одиночку — непонятно почему, по какому смыслу и праву, за что? — обречен покинуть этот живой мир! Это ощущение, ощущение смерти, дано Афанасием Фетом космически.
«Пароходы, строчки и другие долгие дела» — это космическое воплощение бессмертия человеческого.
Ты же рассредоточил и ослабил ощущение серьезности, космизма ухода человека из мира физически живых, — последний пилот, последний хирург, спелеолог, альпинист, велосипедист и — т. д. и даже, скажем, — последний подниматель ложки с манной кашей. Это уже доведение — пусть невольное — серьезного до пародийного звучания.
Все же в твоей разработке сюжета я не почувствовал, что ты хочешь донести мысль: каждый человек — и первый, и последний на земле (единственный). Каждый человек — космос — и Акакий Акакиевич, и Иван Александрович, и Иван Ильич.
«Никогда» Афанасия Фета и «Смерть Ивана Ильича» Льва Толстого — вещи удивительно созвучные, органически связанные.
Классики понимали ценность жизни и единственность человека, как единственность космоса…
Твоя же придумка о планетке, лишенной возможности к продолжению рода — так пока что совсем не воспринимается.
Это или агитация за увеличение детей в семье или еще что.
Агитация, если это так, правильная, но она прозвучала бы сильнее и убедительнее, если бы сюжет твой перенести на историю реалистическую о семейной паре, без всяких там космических факторов:
Постепенно, постепенно, ВНЕЗАПНО — стареющая пара понимает, что все, на что была потрачена жизнь — тщетно, суетно, несущественно. Все нажитое — прах, мертвый и бесполезный. Но главное — страх их обуревает — невероятно длинная нить жизней, протянутая до каждого из них из тьмы тысячелетий, — вот тут на них и прервется. Вместе с ними теперь уже в полное небытие и забвение уйдут все тысячи и тысячи предков, которые сохранили жизнь, не давали ей прерваться и передавали дальше через пожары, нашествия, войны и революции!
Тут у этой семейной пары, потратившей свое единственное время на созерцание чужих пространств, на поедание редкой неродной пищи, на добывание и одевание себя в тряпки и шкуры, которые считались лучшими тряпками и шкурами, на произведение обманного впечатления о себе, — страх встает полный — жизни не было, они, оказывается, и не жили, хотя родились, но потом как-то постепенно, постепенно, ВНЕЗАПНО при жизни умерли…
Думаю, так вот надо сюжет заострить, если ты агитировал за многодетные здоровые семьи.
Но — вряд ли. Пока что придумка твоя скорее воспринимается плоским противопоставлением отцов — детям (хотя в сюжете только отцы). Или еще более тривиальным — выпрашиванием у старшего поколения возможности сидеть за рулями управления — будь то штурвал авиалайнера или кресло директора сельской школы.
Причем выпрашивание у тебя идет через запугивание старшего поколения!
Мелко и смешно!
Солнышко весеннее льется, А небо такое чистое, умытое!
Кончается весна. Этот перелом самый красивый в природе, самый впечатляющий. Хорошо все!
Радио поет:
Будем петь один шлягер, будем носить джинсы одной фирмы, никогда не отдадим своего и постараемся размотать то, что сделано до нас! — это вольный перевод той самой алтайской песенки народной, которую я тебе сообщал в первом письме, помнишь? —
ЛЕТНИЕ ПИСЬМА
Воспрянул я от уныния моего, в которое повергли меня чувствительность и сострадание; я ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждению; и — веселие неизреченное — я почувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благоденствии себе подобных.
Письмо первое
Если ты еще не отправился в свои рыболовные путешествия, то прочитай и захвати с собой (для отзыва и разработки) мой сюжетец про Академика. Собственно, это и не сюжетец, а начало рассказа. У меня есть наметки окончания, но если твои будут достойнее, то приму их.