А начало такое —
…на рассвете Академик выбегал за калитку.
Кроссовки ладно постукивали по асфальту. Свежо дышалось. Мерно теплело тренированное тело. Обозначалась самая общая спокойная мысль.
Он сворачивал в бор. Меняя темп, добегал до поляны у обширного болота и тут, на своем немудреном «стадионе», полчаса усиленно разминал мышцы и суставы.
Тут был турник — обрезок водопроводной трубы, прикрученный проволокой к веткам двух стоящих рядом сосенок. Турник отполирован до темного мерцания твердыми ладонями Академика. Тут в траве было припрятано копье, которое он сам смастерил из двух дюралевых лыжных палок и теперь по утрам с удовольствием вонзал в ствол засохшей березы. Был сосновый сутунок, тяжесть которого менялась в зависимости от времени года и погоды и в самую сырую пору доходила до пятидесяти килограммов, и тогда Академик поднимал его только пять-шесть раз.
Болото светло дымилось.
В глубине, за полусухими березами, кустами смородины, островками рогоза, обширными кочками, — на светлой зелени болотных лиственниц обозначился солнечный свет, зашевелился ветер.
Просыпался лес. Совсем посветлело небо. Пошла к земле влага. Зазвенела — с большими перерывами — первая синица.
Разгоряченный, он запрятал в траву дюралевое копье и, постепенно разгоняясь, побежал обратно по мягкой тропе. Пять километров до калитки с тыльной стороны своего участка — на спокойном дыхании, на ощущении всех подробностей уверенно работающего организма; мысль, точно верный пес, лежала в сознании, готовая бежать за хозяином, предупреждая все его дороги и желания.
Шел.
Выравнивал дыхание.
Гасил тело.
Постоял у каменного идола, косо торчащего из культурной травы.
Глянул сквозь сварную скульптуру-конструкцию, подернутую ржавчиной и прихотливыми чешуйками отслоившейся краски.
Скрипнул дверкой и сел в допотопный лимузин. Смазал ладонью влагу с ветрового стекла. Позвал мысль. Она обрадованно и предупредительно поднялась на всех четырех лапах, задышала и подошла к хозяину.
Академик властительно потрепал ее по загривку…
Письмо второе
Не ожидал столь стремительного ответа! Да еще телеграфного!
Девочки на почте, видимо, окончательно убедились в твоей загадочности. Приходит молодой красавец, с черной бородой, спортивно одетый, молчаливый и подает бланк с текстом:
НАКАДЕМИКА У БАЛОТА НАПАЛИ ОДУЧАШИ СОБАКИ
Ты так сам написал или тебе телеграф помог? Если я что-то понял, то ты продолжил сюжет мой так: на Академика у болота напали одичавшие собаки.
Моя к тебе телеграмма: СОБАКИ ПРИНИМАЮТСЯ. Дублирую на всякий случай, мало ли какой текст ты там можешь получить…
Предлагаемый тобой поворот сюжета сперва мне казался слишком неожиданным и экзотичным. Но потом я свыкся с ним, понял, что такой поворот сам по себе вытекает из начала рассказа, из образа «мысль — верная собака».
Продолжим так:
Он властительно потрепал ее (мысль) по загривку…
Далее, верный пес мысли ведет своего Хозяина, а Хозяин вспоминает, как он этого пса подобрал еще щенком на улице; спас от болезни; от ловцов бродячих собак; купил за большие деньги у владельца единственной в городе собаки именно этой уникальной породы; взял в четырехмесячном возрасте у своего молодого аспиранта, сказав, что эта собака ему больше подойдет, что это чрезмерная и непозволительная роскошь заводить собаку, не имея жилья…
Пес в процессе мышления реализует только то, что в него заложил аспирант, Академик, и лишь порою в его повадках и поступках выявляется нечто оригинальное и дорогое, некие крупицы как бы самостоятельного творчества, приобретенные до того, как этого пса начал дрессировать Академик — это дичинка, чертовщинка какая-то, какая-то покорность, смешанная со злостью сопротивления — пес так покорен и предупредителен, что это не удовлетворяет самолюбие Академика, жаждущего покорности.
Пес — вспышками — проявляет феноменальный нюх. Он чует не действительный запах, а предвидит — чем будет пахнуть завтра-послезавтра и не здесь, а далеко-далеко отсюда.
Пес не вспугивает дичь, не облаивает белок, он сразу выводит Академика на людей, которые давно мечтали и стремились отдать ему и белку, и свисток, которые сами в зубах приносят и палку и окровавленного тетерева. Вальдшнеп, принесенный сегодня, своей мягкой тушкой, своей нежностью до слез напомнил Академику его собственный давний автореферат кандидатской работы…
Тема Пса при Академике как-то ненавязчиво выводит нас на Пуделя и Фауста, как-то иронично и спокойно. Но не с упреком Псу.
Пес давно уже неотъемлемая часть Академика, равная его руке, пальцу, дому, даже части дома — шпаге, книге, ступке.
Пес Академика — это нечто среднее между инструментом и органом. Пес подобен томительному раздумию — самому сходить? послать кого-нибудь? и предварительному знанию — кто-то будет послан.
Попутно для более точного определения места, физически знимаемого Академиком в пространстве, надо написать историю допотопного лимузина —
его вытащили бочатские школьники со дна озера Беркуль, где незадолго до этого была выловлена и по ошибке съедена последняя в Бочатском районе кистеперая рыба.
Лимузин этот якобы принадлежал когда-то видному профессору Меллешмидту, раскопавшему недалеко от Тырышки еще в XIX веке небольшой курган и потрясшему весь ученый мир сообщением о находках, среди которых была кадушка соленых груздей и бочка кислой капусты.
Капуста эта была экспертами академии испробована для готовки щей, после чего за Меллешмидтом и закрепилось звание теперь всем известное — профессор кислых щей. А Гриша Стрельников — после стремительного налета профессора в лимузине — двое суток бегал по Тырышке с дрыном и искал того «очкарика», который порушил его погреб!
Надо написать историю идола, который косо торчит из культурной травы на участке нашего Академика — идол этот был случайно найден одним из учеников Академика. Ученик этот тогда проходил самую первую ступень посвящения — носил портфель Академика и получал его белье из прачечной. Когда же он нашел идола в кювете около Нового Поселка, то сразу был допущен к завариванию утреннего чая Академика и намазыванию для него бутерброда с кабачковой икрой мелкого помола.
Надо сказать, что идол этот так во всех справочниках и значится — «случайная находка». И вот какой случай тут имел место: ехал грузовик, вез реквизит для съемок фильма «Половчаночка моя». Реквизит делали добротный, из природного материала, сделали и идола каменного.
Вот он из кузова-то и выпал на кочке.
И что самое удивительное — консультантом фильма о роковой половчаночке значится наш Академик.
Вот уж действительно — Севастьян не узнал своих крестьян!
Надо — хоть в двух словах — написать историю железной абстрактной скульптуры, которая ржавеет и покрывается прихотливыми чешуйками отслаивающейся краски под снегами и дождями на участке Академика, — это не просто произведение буржуазного искусства, это — подарок от ученых небольшого островка, не обозначаемого на карте, поскольку он существует только в часы отлива. Академики этого острова, будучи в Европе, были навсегда поражены энциклопедическими познаниями и интересами нашего Академика. Действительно, был такой период в его работе, когда он писал предисловия буквально к любым книгам — от «Рецептов узбекской кухни» до «Правил движения малых речных судов», тогда же он написал предисловие («Напутное слово») к избранному бочатского классика Анисима Кувыркалова и комментарии к вероятному эпосу того самого островка, исчезающего в часы прилива.
Вот островные Академики и выразили свое поражение и удивление тем, что прислали нашему Академику скульптуру, купленную под одним из мостов Парижа и, как им сказали, символизирующую Вселенную Знаний…
Вот так, проследив процесс мышления Академика и описав его окружение, мы и закончим день, ночь и выйдем в новое утро.