Стариком тебя назвал только потому, что и у Хемингуэя — «Старик и море», и у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке» рыбак тоже старик.
Помню, как-то меня попросили присмотреть вечером за малым племянником. Родители ушли в театр, а я его развлекал весь вечер чтением и разговорами. Было племяшу тогда года четыре. И вот дочитал я ему про рыбака, золотую рыбку и старуху, которая никак не могла успокоиться на достигнутом, которой всегда, как поется в популярной песне, — «По-хорошему мало», дочитал, ребенок немного задумался и говорит мне:
— Надо было сразу у рыбки другую старушку попросить, добрую старушку…
А ты никогда не задавался таким вопросом?
Почему, действительно, старик потакал желаниям старухи, почему, имея возможность поменять ее, не поменял?
А может быть, и не было у него такой возможности?
Но — о твоем чтении, Я тоже ознакомился с новой повестью Анисима Кувыркалова. Она уже оригинальна тем, что наш бочатский классик посвятил ее не жизни милых его сердцу домашних насекомых, а героям, которых по всему их виду и фамилиям можно отнести к людям. Не намекает ли Анисим на что-то?
«Артист Гаврилов» — произведение, достойное разговора.
Чего только стоит сам главный герой — киноартист, пришедший в искусство из большого спорта (гимнастика, самбо), имеющий скромное, но неординарное хобби — он коллекционирует картины Глазунова и Шилова, получающий — как видно из первой главы — в наследство дом и сад в Гурзуфе. Этот герой — личность явно гармоническая — свободно говорит на европейских языках, под псевдонимом «Данилов» выступает с книгами в жанре научной фантастики.
Но вот тут-то у Кувыркалова и начинается действительная, ненаучная фантастика: его феноменальный мужчина никак не может найти себе верную спутницу жизни, которая любила бы путешествовать (Париж — Токио — Чикаго — Тогучин — Сингапур), желала бы иметь детей, надежного мужа и простых сердечных отношений в семье.
Ты заметил, что все героини повести просто бегут от Гаврилова, предают и обманывают его, предпочитают его каким-то неопрятным и гармонически неразвитым субъектам. Причем, отметь, бегут не сразу, а после того, как родят двух-трех детей от артиста…
Всякое в жизни бывает. Но, как говаривал Станиславский, — НЕ ВЕРЮ!
Может быть, у Гаврилова есть не только колоссальные достоинства, но и один, какой-нибудь ма-а-алень-кий, недостаточек. И он-то и отвращает женщин от героя? Скажем, смертельное занудство. Или глупова-тость, переходящая в идиотизм. Или он имеет привычку совершенно непроизвольно кусать гос, тей… Что-то должно быть.
Анисим Кувыркалов пишет свои произведения «с жизни», но не плоско списывает, а творческим воображением преображает действительность для того, чтобы сильнее доказать свою мысль. В «Артисте Гаврилове» мысль его проста, это вечная мысль курилок, мужских застолий — «все женщины одинаковы», одинаковы в плане их недостатков.
Но что касается реальных женщин, ставших ирреальными прототипами героинь Анисима Кувыркалова, они теперь, думаю, не кусают локти и не бредят по ночам — «ах, какого мужчину потеряли». Прочли они пару-другую страничек повести, вспомнили свои совместные дни с писателем (себя же он, курилка, вывел в образе артиста!), махнули рукой — «мели, Емеля!» — и пошли варить борщи своим незнаменитым, неспортивным, нехоббиобильным, простым мужикам, пошли утирать сопли детишкам, оставленным там и сям по бочатскому краю этим умницей и красавцем в поисках дамы, достойной его неуспокоившегося сердца…
Пишешь — в Ситникове все зачитываются новым произведением Анисима Кувыркалова, и очередь на него в библиотеке длиннее, чем очередь на мотоциклы с коляской. А что тут удивительного? Что тут странного или доказывающего высокие достоинства «Артиста Гаврилова»?
Так, к сожалению, и должно быть.
Поясню свою мысль.
У Николая Доризо есть стихотворение — в клубе районного городка идет концерт, выступают артисты балета, зал следит за воздушным, чистым полетом балерины, затаив дыхание, все просветлены, но… вдруг на сцене появляется коза! Живая коза! она забрела на сцену по своему вздорному характеру через раскрытые задние двери клуба. Время летнее, двери открыты, козы ходят по городку…
Коза прошлась по сцене, мемекнула, насыпала горошку.
Зал неистовствовал. Восторг был неописуемый. Каждое движение козы вызывало в зале обвал хохота.
Так вот — явление кувыркаловского артиста в славной бочатской литературе — это и есть явление козы на концерт: все понятно, всем интересно, всем смешно, все хотят своими глазами увидеть живую козу на сцене. И ничего более.
Есть психология — наука серьезная, скучная для постороннего торопящегося человека. А есть парапсихология, о которой может судить каждый встречный-по-перечный, и уж никто не пропустит статью или заметку о поджигании предметов взглядом (пирокинез), о передвигании предметов усилием мысли (телекинез), о передаче мыслей на приличные расстояния (телепатия) и пр. Есть мастера, которые определили температуру на отдельных участках Юпитера, накладывая руки на фотографию этой планеты!
Как психология и парапсихология, так есть литература и паралитература.
Это не обязательно произведения вроде «Челюстей», «Мертвой зоны», «Аэропорта» — произведений, скрывающих свою суть под флером политики, мистики, документализма (натурализма). Большая часть паралитературы ничего ни под чем не скрывает, только пользуется жизненным материалом, горячими проблемами, всячески их опошляя и оглупляя, как это в свое время сделал классик паралитературы в «Королеве Марго» — чтении сколь популярном, столь и обескураживающе, воинственно пошлом, чего не может не отметить всякий человек, обладающий здравым смыслом и неиспорченным вкусом.
Паралитература — это часть общего явления в искусстве, имя этому явлению «кич», или «массовая культура».
Оно может быть откровенным и неприкрытым, как голубки, целующиеся на открытке, как написанное чудовищным языком произведение бочатского писателя-энтомолога Кувыркалова. Но может быть и профессиональным гладким, отлаженным, отлакированным, как, скажем, французские кинолоделки про Анжелику или блондина в неодинаковых полуботинках. Но непременное качество «кича» — воинствующая пошлость — есть везде в этих поделках, и тут профессонализм не спасает. Напротив, как писал Гете: «Техника в сочетании с пошлостью — это самый страшный враг искусства».
Идейная спекуляция, паразитирование на подлинном, использование действительного материала, настоящих проблем, обращение к истории в самом пошлом ее понимании — свойство «кича».
Один «кичмен» создает пепельницу в виде маски Мефистофеля, опошляя Гете и Гуно, вводя в быт знак — якобы — искусства; другой — упорно тиражирует конфетные обертки с уродливыми зверьками на поваленном дереве — гнусную пародию на русскую классическую картину Шишкина, да еще и называет конфеты эти этак панибратски — «Мишка», низводя живопись до застольной шуточки; третий «кичмен» не преминет, описывая свое томление (от безделья или от безмыслия), сравнить себя в стихах с Гамлетом (женский вариант — Офелия, Сольвейг, Ариадна, Золушка, Джульетта); четвертый «кичмен» превратит в ходкий шлягер эпизод из тяжелой жизни великого Пиросмани, чтобы каждый, даже тот, кому картины мастера неведомы или неприятны, мог походя мурлыкать за эстрадной дивой — «Миллионмиллионмиллион — алыхроз»! А боевой автор этого текста со страниц серьезной газеты загодя обзывает всех, кому может не понравиться его текст (а почему бы он всем поголовно должен нравиться?!) — Огурцовыми и даже Сальери! Защита «кича» средствами «кича», для которого весьма характерно подведение капитального базиса под модный фасон тривиальной жилетки.
Западный «кич» прогрохотал по нашим экранам в чулке на голове «Фантомаса», массовками «Спартака», «Викингов», «Центурионов» (какая хорошая полиция в США!) и сотнями других подобных зрелищ — вплоть до западногерманского «Нет проблем!», где по сюжету герои понуждены освобождаться от случайного трупа и это рождает в их действиях массу занимательных и юмористических моментов! Вот уж действительно — нет никаких проблем!