— Ого-гов! Так чей же это газда по полю ходит?
Мишка приподнимался на цыпочках, чтоб казаться выше, отвечал:
— Михайло Берданик. Гафии Берданиковой сын!
Взрослые покатывались со смеху. Улыбалась и мама. А Мишка удивлялся: и что тут смешного?
Садились батраки за стол, Гафия сажала рядом и Мишку. Ела ока и с опаской поглядывала на косившегося хозяина.
— Опять с двумя ртами уселась? — спросил он однажды ехидно. — Мне-то что! Из платы половину высчитаю, чтоб знала! — предупредил он.
Мишка видел, как подпрыгнула ложка в руке матери, как вздрогнули побелевшие губы. Он боялся и ненавидел Ягнуса. «И почему песыголовец не утащил его до сих пор в пещеру? — удивлялся и возмущался малыш. — Может, потому, что песыголовец сам злой и любит злых? Он их не трогает? Но ведь есть, наверное, на свете и добрые волшебники, — рассуждал Мишка. — Может быть, они проучат пана?» Только где живут такие волшебники, мальчик не знал.
…Однажды, уже осенью, батраки убирали кукурузу. Одни снимали початки, другие жали стебли и складывали их в снопы. С утра грело солнышко. Но вдруг после обеда из-за гор вынырнули мохнатые влажные тучи и повисли над лесом, как шапки. Снизу чудилось: их подпирают островерхие ели. Потом подул холодный, пронизывающий ветер. За ним пошел дождь — косой, мелкий, назойливый.
Мать что могла сняла с себя и укутала Мишку.
— Вот сядь здесь, под снопами, и сиди. Как только пойдет в село подвода, домой тебя отправлю.
Мишка поджал под себя ноги, зарылся в шуршащие листья. По ним стучал дождь, словно сыпал кто-то сверху пшено. Мальчик загибал палец каждый раз, как мама приносила на подводу мешок. Но вот сосчитаны все пальцы — на руках и ногах, а мама все трудится.
Худая, невысокого роста, Гафия, как лозинка, сгибалась под непосильной тяжестью. Длинные косы упали на плечи, но у нее нет времени, чтоб остановиться и заложить их в узел. На разгоряченном лице выкрапились тяжелые дождинки, смешанные с по́том.
— Мамо, хватит уже носить. У меня пальцев больше нету! — не выдержал Мишка, высунул голову из-под снопа.
Но мать не слышала. Ей было не до сына.
— Мамо-о! Есть хо-очу! — уже громче тянет он.
— Да замолчи ты, ради бога! — сердито крикнула Гафия. В ее голосе послышались слезы. — Вот сейчас жандары придут и тебя заберут!
Мальчик сразу умолк. Он боялся жандармов. Они недавно появились в селе с петушиными перьями на шапках, с винтовками за спиной. На прошлой неделе Мишка сам видел, как они избивали старого лесоруба Ивана, их соседа. Потом увезли его с собой… И откуда только взялись эти жандармы?
Откуда ему было знать, что творится вокруг! В 1939 году в Карпаты пришли хортистские фашисты. Чешские войска отступили, ушли. Закарпатье стонало от нашествия жандармов. В тюрьмах томились тысячи узников. Еще тяжелее стало жить верховинцам…
— Мамо-о! Я уже молчу-у! — закричал Мишка. Пусть слышат и жандармы — не такой уж он и плакса!
Изредка дождь утихал, словно, отдыхая, набирался сил, чтоб к концу дня хлынуть еще сильнее.
Неожиданно подъехал на гнедом Ягнус и приказал батракам перевезти до вечера все початки в амбары.
— Дождь, видно, заладил не на один день. Спешите! Пропадет кукуруза — ничего вам не уплачу!
Гафия в это время тащила на плечах тяжелый мешок. Не доходя до воза, вдруг почувствовала острую боль в груди, будто чем-то кольнуло в сердце.
— Исус, Мария! — вскрикнула женщина. Мешок упал на землю. Початки вывалились в лужу.
Ягнус подскочил к ней, прошипел сквозь зубы:
— Вставай! Собери сейчас же! И так все намокло, она еще добавляет! У, ледащо[8]! — замахнулся он на нее кнутом.
— Не трогай маму! — изо всех сил закричал Мишка, выбежав из своего укрытия. Сжал до синевы кулачки, топнул ногой. — Моя мама, не дам бить!
Он заслонил собою Гафию. Худенькое тело его дрожало, глаза горели ненавистью.
— Ого-гов, какой уже защитник есть у вдовы! Из таких потом бунтари вырастают. Знаем! — добавил убежденно. Потом проворно вскочил на коня и ускакал.
Гафия с трудом поднялась, прижала к себе сына.
— Вот вырасту, я ему… я ему… — плакал перепуганный мальчик, грозя кулаком вслед хозяину. — Батогом хотел вас, мамо… А почему его никто не набьет, не накажет? Почему?
— «Накажет», жди… — с горечью вздохнула мать. — Вон жандары старостой его поставили. И без того измывался над людьми, теперь совсем разнуздался. А кому… кому пожалуешься? — глотала слезы вдова.
Вскоре она отправила Мишку домой, а сама трудилась в степи до самого вечера. Вернулась промокшая, озябшая. А утром уже не могла подняться, затопить печку: у нее был жар, сердце билось часто и гулко. Через несколько дней вдруг начали вспухать суставы. Женщина даже кружку роняла из рук, вскрикивая от боли.