Джеймс колебался, ища в моих глазах подсказку — лгу или нет? Чуть сильнее сжал пальцы, выбивая из меня тихий выдох. Кухня поплыла еще сильнее. Чувствую, как болтаются в воздухе мои ноги в полуметре от пола. И я наивно полагала, что продержусь в бою с Зимним солдатом две минуты? Какая же я жалкая.
Страха нет. После смерти родителей, а потом и Джессики я не боюсь умереть. Это даже интересно, новое приключение. На этом свете меня держат только глаза цвета лондонского неба напротив.
Веки налились свинцом, закрываясь. Какой смысл в сопротивлении? Лучше уйти достойно, чем молить о смерти.
Прежде чем уплыть, исчезнуть, раствориться в дожде, приподнимаю уголки губ в улыбке. На это ушли последние силы, мои пальцы с обломанными в кровь ногтями разжимаются, и я повисаю в руке Зимнего Солдата.
В ушах шумит, как при погружении в воду. Забавно, я так и не научилась плавать…
***
— Нет, нет, прошу Вас, не надо! — висну на руке мужчины, облаченном в строгий серый костюм-двойку. Он будто не обращает на меня никакого внимания, продолжая идти вперёд по коридору, освещенному тусклыми лампами — экономят электричество. — Пожалуйста… — слезы, смешиваясь с тушью, стекают по щекам, оставляя серые дорожки и делая из моего лица маску.
— Ты сама виновата, Амелия, — эти слова вонзаются в грудь, словно ножи для метания. Верно. Сама виновата. — И Он платит за вас обоих. Справедливая цена, не так ли, милая?
— Пожалуйста, только не Он… только не Он, — рыдания сдавливают горло, слова тонут в всхлипах и слезах. Отпускаю руку мужчины, он педантично поправляет пиджак и открывает дверь, дабы пройти в следующий отсек коридора, точь-в-точь такой же. Весь лабиринт этих чертовых коридоров одинаков — серые, прошитые сталью стены, выбеленный потолок со встроенными лампами, серый потертый линолеум на полу. Иду вслед за мужчиной, понимая, что эта дорога в один конец. — Пусть это буду я, но не трогайте Его…
— Не волнуйся, дорогая, ты тоже получишь своё, — ласковый тон заставляет меня всю содрогнуться от вновь нахлынувшей истерики. На что мы надеялись? У «нас» не было никакого шанса. Мы оба понимали это, но все равно искали встреч. Я знала, что ничем хорошим это не кончится, но все равно ловила все Его взгляды, мимолетные касания и лёгкие поцелуи украдкой. Но, чёрт возьми, я не сожалею об этом! Не сожалею, что проводила с Ним ночи и считала звезды, нарисованные черным маркером на потолке жилого отсека.
В следующем отсеке в одной из стен застекленное окно в помещение. Я не хочу видеть это место, слишком сильно печет в груди. Замечаю Его, сидящего на кушетке с обнаженным торсом.
— Я не изверг, Ами, у вас пять минут, — усмехается мужчина, открывая мне дверь. Суетившиеся до этого люди в белых стерильных халатах замирают, уставляясь на меня.- Оставим их. Голубкам надо поговорить.
Люди торопятся к выходу, тихо переговариваясь. Кидают взгляд на заплаканную меня, замершую на месте. Они боятся меня, ведь я легко могу переломить им позвоночники. Я знаю, что они не уйдут и будут наблюдать за нами через окно. Для них это забава, спектакль, через неделю они уже и не вспомнят, что тут умирали души, гасли звезды, нарисованные на потолке.
— Джеймс… — выдыхаю, нерешительно смотря на мужчину на кушетке. Он будто только что замечает, что я здесь. Резко подрывается с места, в два шага оказываясь рядом со мной, прижимая к своей груди. Обвиваю руками его талию.
— Лия, девочка моя, — тихо шепчет, гладя живой рукой по спине. Слёзы снова наполняют глаза, наружу вырывается одинокий судорожный вздох. — Не плачь, не надо.
— Джеймс, — голос не слушается, дрожит и затихает на полу слове, — это же как смерть. Из-за меня ты снова все забудешь.
— Посмотри на меня, — осторожно отстраняет меня и приподнимает голову, касаясь подбородка бионическими пальцами. Он всегда обращается со мной будто я из хрупкого фарфора. — Я никогда не забуду тебя, поняла, глупая? Это из-за меня ты вляпалась в неприятности.
— Я из них не вылезала, — хрипло смеюсь и тону в серых глазах мужчины. Накрываю ладонью его щеку, проводя пальцами по колючей щетине. Очерчиваю изгиб бледных губ указательным пальцем другой руки. Джеймс размыкает их и легко целует подушечку пальца. Лукаво улыбается. Он старается казаться сильным, не показывает страха, но в глазах плещется ужас и боль. Наша общая боль. — Я люблю тебя, знаешь? Я больше никому этого никогда не скажу, эти слова теперь только…только твои.
— Вот увидишь, мы выберемся, — зачем Он пытается приободрить меня, если мы оба знаем, что это конец. — И ты будешь говорить мне это каждый день, просыпаясь. Я ещё надоем тебе своим присутствием. От Зимнего…
— Ты не солдат, ты Джеймс Барнс, не забывай этого, — прерываю его, закрывая ему ладонью рот. — Ты человек.
— И я люблю тебя, Лия, — тихо произносит он, аккуратно снимая мою ладонь со своих губ и опуская её обратно на щеку. Бионика притягивает меня ближе к мужчине, хозяйски располагаясь на моей талии, приятно холодя кожу сквозь тонкую ткань рубашки. С другой стороны я чувствую жар его тела, прижимаясь теснее. Губы Джеймса находят мои, легко, невесомо целуя. Сердце замирает, когда шею накрывает его вторая рука, зарываясь в волосы. Мне чертовски этого мало.
Мужчина целует настойчивее, завладевая моим вниманием полностью. Мир сузился до него и его требовательных обветренных губ.
— Пять минут прошло, — слышу словно через толщу воды. — Уведите фроляйн Роджерс.
Меня грубо хватают за локти, отстраняя от Джеймса. Рычу и вырываюсь, упираюсь пятками в пол.
— Ами, милая, не трать силы понапрасну, — советует мужчина в костюме, скаля зубы. Джеймса удерживают шестеро, повиснув на нем, как яблоки на яблоне.
— Нет, нет! — ору во все горло, когда меня подтаскивают к двери. Извиваюсь, словно уж на сковороде. По щекам катятся слёзы. — Не трогайте его! Только не Джеймс… Прошу… — слова разбиваются об всхлипы. — Только не он…
— Я люблю тебя! — доносится до меня голос Джеймса перед тем, как дверь закрывают. Мужчина в костюме выходит следом и толкает меня к окну.
— Это твоё наказание, дорогая.
Джеймса силой усаживают в кожаное кресло, пристегивают его запястья ремешками, заставляют зажать между зубами металлическую пластинку и подключают к аппарату.
Он кричит нечеловеческим голосом. Словно дикий зверь, силясь вырваться, рвясь на свободу. От этого внутри что-то обрывается.
Я бегу к двери, дергаю за ручку. Не поддается. Бьюсь в неё плечом.
— Джеймс! — кричу так, что у самой закладывает уши. — Джеймс!
— Не волнуйся, Ами, скоро ты сама все забудешь. Тебе больше не будет больно.
— Пустите меня к нему! Джеймс! — рыдания душат. Вдруг в предплечье вонзается игла. — Джеймс…
Сознание уплывает, перед глазами танцую чёрные точки…
***
Резко села на постели, хватаясь руками за горло. Из груди вместе с прерывистым дыханием вырывались хрипы. На щеках застыли невысохшие горячие слёзы.
Почему я плачу?
Последнее, что помню, Зимний солдат душил меня на кухне. Я думала, что это конец, моя последняя глава, но он пожалел меня. Значит, он борется. Борется с самим собой, с потребностью к убийству.
Не сразу заметила, что в комнате тёмно. Из незакрытой форточки с запахом озона врывались звуки автомагистрали.
Как я оказалась в собственной постели?
— Ты звала меня во сне, почему? — раздалось рядом. Я потянулась к светильнику на прикроватном столике, до рези в глазах вглядываясь в темноту. Уже нащупала выключатель, как в комнате резко вспыхнула люстра.
Щурясь от яркого света, нашла взглядом Джеймса, стоящего возле шкафа-купе, прижимаясь к его боковой стенке правым плечом.
— Я не помню, — голос сел, горло неприятно саднило и сжималось. Мужчина смотрел на мои попытки прокашляться почти виновато. А ещё он не понимал чего-то, но очень хотел разобраться.
— Кричала, — произнёс Барнс, словно припечатывая. Кидаю на него удивленный взгляд. Как я кричать могла, если голосовые связки после встречи с его бионикой молят о пощаде даже при шепоте? — Я разобрал только «нет» и «Джеймс». Почему?