По радио передавали «Let Me Get into Your Fire»[7].
Он сказал:
– До Хендрикса ничего и не было.
Потом оба пристегнули ремни безопасности.
Она сказала:
– В этих европейских тачках и захочешь, а не убьешься.
Издали было видно, как поле пшеницы становится все больше и больше, а они сами – все меньше и меньше.
Облака между тем были похожи на все, что угодно, точнее, вообще ни на что.
18
Ничто, абсолютно ничто не может быть мертвым, пока не перестанет шевелиться.
– Он не шевелится.
– Да, совсем не шевелится.
Он ударил лежавшего ногой но лицу. Хотя на самом деле нет – он просто хотел проверить, жив ли тот.
– Так и не шевелится.
Он подсунул носок ботинка под ухо мертвеца и дернул кверху. Голова слегка подпрыгнула, а потом вернулась на свое место.
– Кажется, он умер.
Она была напугана больше, чем птенец в преисподней. Тут кто угодно испугался бы. Я хочу сказать, в этом не было ничего удивительного. Мой брат убивал людей, и это действительно было страшно. Она была испугана, я был испуган, все были испуганы.
– Поехали отсюда.
Они забрались в машину. Он рванул с места и дальше вел молча, пока все не осталось так далеко, что уже не казалось реальным.
– Знаешь такую песню?
Он начал напевать песню Леннона «Woman is the Nigger of the World»[8].
– He знаю, но мне нравится.
Потом они замолчали, и молчали долго. Все, что есть в мире, проносилось за стеклами их машины: дома, реки, заводы. Все было как-то связано между собой. От каждого зеленого поля с необычными деревьями на нем можно было ждать чего угодно, или можно было не ждать ничего от всего этого, вместе взятого.
– Ты меня любишь?
Она снова разделась. Она была прекрасна, я уже говорил. Он не знал, куда глядеть.
– Конечно, я люблю тебя.
– Я могу верить твоему слову, слову убийцы-насильника?
– Да.
Она показала ему на заросли рыжих волос, очень курчавых и ровных, как будто газон рыжей травы. Маленький безмолвный пожар.
– Видишь это?
Не видеть этого было свыше человеческих сил.
– Это все, что у меня есть, и это все, что я собираюсь тебе дать.
В этот момент дорогу перед ними переехал грузовик, так близко, что брату пришлось резко крутануть руль. Машину не сразу удалось выровнять, а потом мой брат сказал:
– Это так красиво, что просто не верится, что оно принадлежит только тебе.
Она снова прикрыла все руками, словно прятала сокровище.
– Так-то лучше.
Как передавало телевидение, в это время их уже считали покойниками.
19
Она что-то напевала, кажется из «Sonic Youth»[9], пытаясь воспроизвести шум электрических примочек. Она пела какие-то слова, а потом снова принималась изображать гитары. Получалось у нее очень даже неплохо. Она допела до конца и вдруг посерьезнела, словно вспомнила про что-то грустное.
– Знаешь что?
Он не мог знать, поэтому даже не ответил.
– Однажды я видела по телевизору документальный фильм про скинхедов. Про этих, которые ходят с бритыми головами и которые самые отвратительные люди на свете.
– Я знаю, о ком ты, хотя предпочел бы не знать.
– Мне они тоже совсем не нравятся, дело не в этом. Дело в том, что в фильме рассказывали про банду, которая жила в Алабаме. Там были одни дети, некоторым еще десяти не исполнилось, другие были чуть постарше, все носили татуировки со свастикой, и сапоги, и ремни, и футболки с Гитлером и всякое такое. Они жили в доме ненормального по имени Риччио или как-то так, он был старый и заботился о них, и показывал им фильмы про войну, и делал из них таких же сумасшедших, как он сам. Это было как семейство сумасшедших.
– Это было как куча дерьма.
– И это тоже. Но я обратила внимание, что дети убегали к нему от своих родителей, потому что родители плохо с ними обращались и били, и все дети говорили, что этот сумасшедший нацист очень хорошо к ним относился и что все они друг друга любили, хотя при этом они ненавидели до смерти евреев и негров. Сначала этих детей никто не хотел любить, а потом они выстраивались в очередь и ждали, когда им дадут пистолет.
– Это очень старая история, тут не надо верить каждому слову. Такие мудаки существовали всегда.
– Ничему я не верю, я просто говорю, что побитые собаки больнее кусают.
– Да, но только не своего хозяина.
Он прибавил скорость, прошел пару действительно быстрых поворотов, словно хотел сам себя напугать, потом на прямой разогнался до предела – думаю, он не стал бы особо жалеть, если бы тогда, в тот момент, разбился насмерть. Его все достало. Достало слушать любую болтовню. Достали объяснения. Достала неизбежность всего на свете. Достало, что ничто не может быть по-другому.
Он высунул голову в окошко, чтобы ветер бил прямо в лицо. Он ехал так быстро, что почти не мог дышать.
Все мы – одна семья
20
– В глубине души мне наплевать, что он там бродит и стреляет в людей. Я тоже убил одного, когда-то, но меня никто не дергает. Таков закон. Мне можно, а ему нет. Странно, правда? Я не хочу его ловить, но мне нужно его поймать. Ты понимаешь?
После доброго и злого полицейских они прислали умного и глупого. Сейчас говорил умный полицейский.
– Мать твою, что ты говоришь… Это сказал глупый.
– Это всё его книжки?
Умный полицейский мне нравился, он был немного похож на Гарри Дина Стэнтона.
– Да, он много читает. Он и сочиняет. Стихи.
– Так, значит, он не из тупых, это малость усложняет дело.
Он с большим интересом рылся в книгах; другие полицейские просто проходили мимо них, как будто мимо кирпичной стены. Они искали только наркотики, или оружие, или журналы с голыми дядьками. Они были убеждены, что он пед, только потому, что их всех раздражало, что он такой красивый. Им хотелось думать, что их дочкам ничего не угрожает.
– Слушай, мальчик, ты случайно не знаешь, где он сейчас?
Глупый полицейский.
– Нет, сеньор, я ничего не знаю, все, что я знал, я уже тысячу раз рассказывал всем на свете.
Так оно и было, я уже начинал уставать от стольких посетителей и стольких вопросов. В конце концов, оказывается, иметь брата-преступника – ужасно скучная вещь.
– По совести говоря, мне больше нравится читать стихи, чем гоняться за другими людьми. Никто тебя не любит, когда у тебя такая работа. Знаешь, жена бросила меня, потому что от меня пахло полицейским. Ты можешь в это поверить? Я даже не знаю, как пахнет полицейский. Ну-ка, подойди сюда, ты что-нибудь чувствуешь? От меня пахнет мусором или рыбой? Какой херней я пахну? Подойди ближе – нюхай, нюхай.
7
На самом деле «Let Me Stand Next to Your Fire»: рефрен из песни Джими Хендрикса «Fire» с альбома «Are You Experienced?» (1967).