И в то же время признаюсь, что выпадают дни, когда кажется бесчеловечным под ногами хлюпающее месиво воды, снега и грязи, не разобрать — весна это или осень? Лужи, сырость, ветер, с низкого серого неба сыплет не переставая. Дождь не падает, он стоит в воздухе. Дома сырые, всюду проступает облезлая краска, которая не в силах держаться в этом копотном, едком, больном воздухе. Здесь все разъедается и чахнет. Болотный древний дух этих мест проступает из-под камня и асфальта. Люди идут, пригнув головы, подняв воротники, не глядя друг на друга, злые и некрасивые. Все они кажутся бледными, измученными. Это погода — или, вернее, непогода, которой нет конца. Негде укрыться от сырости, от грязи, дым автомашин не рассеивается, он душит — запах гари, бензина. Люди топчутся на остановках среди луж, не знают, где укрыться от пронизывающего, холодного враждебного ветра. Мгла, тоска и печаль повсюду, куда ни кинь взгляд, и непонятно — зачем здесь жить, без солнца и тепла, в этом угрюмом и гнилом месте?
В такие минуты город угнетает провинциальной заброшенностью. Кажется неудивительным, что друзья и знакомые стремятся уехать и уезжают отсюда, — уехать в Москву, в столичность, в жизнь, — в Москву, которая кажется во всех смыслах лучше, здоровее, веселее и чище.
Переехать на юг, в теплынь и солнечность, либо же перенести этот город куда-то вглубь России, к лугам и цветам... Почему, с какой стати надо мучиться в этом гриппозном климате? И сам город, какой бы он ни был красивый, не в силах сохранять свою красоту среди дождей и слякоти. Сколько бы ни ремонтировали, ни красили его, он вскоре опять становится облезлым и хмурым.
Такие мысли посещают меня время от времени вместе с тоской и злостью. В каждой любви время от времени, как сказал поэт, «манит страсть к разрывам».
И все же не уезжаю, остаюсь. А когда уезжаю в другие края, в другие страны, то через некоторое время начинаю скучать, не только по дому, но и по Петербургу, даже с его дождями и насморками. Конечно, нельзя разлюбить город, за который воевал, мерз в окопах, голодал, который строил.
Я показываю город приезжему другу, и мне хочется заставить его любоваться, добиться похвал. Нет большей награды, чем услышать — ах! — и восторг, и удивление впервые увидевшего.
У каждого города есть свои ревнители, свои патриоты. Они сами по себе украшение города. Я любуюсь ими всегда, особенно в маленьких русских городах, таких как Боровичи, Осташков, Измаил, Пржевальск... У него, у этого любителя, собрание открыток о городе, медалей, книг, старых фотографий, жизнеописания всех знаменитостей, значки, сувениры...
Петербург слишком велик для такой любви.
Я вспоминаю, как после войны возвращались в Ленинград эвакуированные. Где бы они ни были: в Средней Азии, на Урале, в Сибири, — они рвались в Ленинград. Они прижились в новых местах, работали, имели сносное жилье и тем не менее стремились в послеблокадную неустроенность, не считаясь с тем, что дома их разбиты снарядами, что в городе надо будет обзаводиться всем заново.
Во время войны вдруг ощутилась любовь страны к этому городу. Эвакуированных было много, но к ленинградцам отношение повсюду было особенно трогательное. «Ленинградец!» — это звучало уважительно, с заботливостью и предпочтением.
И до сих пор в это вкладывают что-то отдельное, свойственное именно этому городу. Трудно определить это, сформулировать.
После войны население города резко обновилось, много приехало из деревень, из других городов. Тем не менее за каких-нибудь два десятилетия они превратились не просто в горожан, а в ленинградцев. Город наложил свою печать интеллигентности, культуры, рабочего сознания. Раньше в ходу было выражение — «питерский», от слова Питер. Слово «питерский» означало не только житель Петрограда, в него вкладывалось еще и то лучшее, что отличало питерских...
Если забраться на смотровую площадку Исаакиевского собора, то Петербург виден далеко, с изгибами Невы и Невки, с зелеными массивами садов, с дымами заводов. Но вид сверху не вызывает привлекательности, обычный большой город, распластанный на плоской равнине, разве что хорошо распланированный.
Петербург смотрится не сверху, не сбоку, он смотрится изнутри.
Это один из самых молодых великих городов мира. У него одна из самых удивительных историй — трагедии, подвиги, легенды, тайны, он полон поэзией памятников, привидений и ожиданий.
Я вспоминаю приезд президента Бориса Ельцина в Петербург весной 1999 года. Он был посвящен проблемам культуры. И должен был означать возведение Петербурга как бы в ранг культурной столицы. Боюсь, что это был скорее добрый жест, чем новый этап в развитии нашего города. Культурная столица не может быть назначена. Государственную столицу России, ту можно было перевести в Москву, со всем правительством, культуру же в поезде не увезти и не привезти.