Анка Троицкая
Питерский Ренессанс
Зомби! Это звучит гордо!
Мое имя Стас. Я типичный представитель города, но, сохранился лучше многих. У меня целы почти все конечности и гордая осанка.
Нас можно видеть на Невском, мирно бредущими среди ржавых автомобилей. Посторонним может показаться, что мы не общаемся, но мы просто не говорим, что думаем. Мы серьезны. Скалятся лишь те, у кого нет губ. Кто-то тусуется, перемывает кости… себе и другим. Благо, что в реке есть вода. Я предпочитаю домино в Летнем Саду.
Прямо сейчас я спешу к жене. У Галины нет ног, и она ждет меня на софе перед телевизором, в халате и твердом сиреневом бюстгальтере. Подозреваю, что в нём давно ничего нет, как и у меня в штанах, но все равно красиво и выпукло получается.
Я ковыляю вдоль паребрика, не подозревая, что скоро жизнь изменится.
Я слышу хрип:
– Эй… (пауза) Стас…
У разбитой витрины стоит сосед Ким Тимыч. Он снова открывает рот, в котором не хватает одной щеки.
– Беда… Филя мертв.
– Знаю… – вздыхаю я.
– Нет… Совсем. Нашел его… здесь… вчера.
Не проходит и часа, как мы стоим возле кассы, а на полу лежит Филя.
У меня и так мало друзей, а Филя был добряком по кличке «Двузубец». А теперь у него вместо головы – темная жижа. Рядом валяется кирпич, и я начинаю догадываться.
– Убит, – говорю я.
Проходит минута.
– Да ты… что?! – Тимыч всплёскивает руками, и мизинец отлетает в угол, – Кто… его?
– Из наших? Никто.
Вы когда-нибудь слышали, чтобы один зомби напал на другого?
– Тогда… посторонний! – догадывается Тимыч.
Итак, среди нас появились чужаки, и нужно всех предупредить. Я прошу Тимыча немедленно мчаться к мэру. Одна нога здесь, другая – там. Он послушно отрывает себе ступню, бросает на пол и ковыляет прочь. А я приседаю возле трупа.
На полу видны бычки, конфетная обертка фабрики Крупской и… кровавый отпечаток ладони на линолеуме. Точно не зомби. Эти пальцы не только целы, но и покрыты кожей. Сомнений нет. Посторонний! Я замечаю другой отпечаток на косяке. Убийца поскользнулся на мозгах Фили и испачкал руку. Я поднимаюсь, обхожу место преступления. У порога лежит зажигалка.
Подобрав улику, я иду домой и гадаю, что понадобилось чужакам. У нас не осталось ничего полезного. Металлолом, разве что. Я так задумываюсь, что ничего не слышу. Домой добираюсь под утро. Жена меня убьёт… опять.
Дома Галка поворачивается ко мне. Я жду.
– Стас, иди… на… – она замолкает на целую минуту, – площадь, – наконец, заканчивает фразу Галка, – Мэр… звонил… в… колокол.
Я посылаю ей воздушный поцелуй.
По дороге на Дворцовую я вижу, как по улицам стекаются горожане. Зимний спрятан в лесах с обтрепанной пленкой. У колонны – трибуна с оборудованием.
Я вижу Тимыча с лысой головой дорогого Глеба Никитича в руках. Никто не знает, как наш мэр ее потерял, и что стало с телом, но его уважают и носят на руках… в большой коробке из-под торта.
Я делюсь с ним мыслями. К тому времени опять темнеет, и все в сборе. Мы кладем Никитича на трибуну перед микрофоном.
Он сообщает собравшимся о судьбе Фили, и что придётся отражать нападение. По сигналу помощник щелкает тумблером, и на белой пленке появляются кадры монтажа. Куски фильмов показывают, как чужаки крушат зомби бейсбольными битами, простреливают из арбалетов, жгут, облив топливом и кислотой. Питерцы смотрят на дырявый экран, а в остатках глаз и влажных поверхностях разлагающихся тел пляшут яркие отблески.
– Вот… – твердит мэр, – что ждёт нас, если не сплотимся.
Сообщаю вам, что убеждения, будто мы опасны, сильно преувеличены. Чужаки уверены, что мы только и ищем их, чтобы сожрать. Ну, какие из нас хищники? Мы медлительны и осторожны… Иначе можно рёбра растерять. Да и не худели бы мы. Выпить, конечно, любим, но питаемся исключительно духовной пищей. У нас есть книги, кино, театр. Телевизор постоянно вещает. Большинство регулярно посещает церкви и музеи…
Стоп! Я поворачиваюсь к мэру.
– Никитич… – говорю я, – а если им нужно наше искусство?
– Верно. Посторонние зарятся на наши произведения.
– У нас, кроме них, ничего нет, – крикнул кто-то, – Встанем на защиту духовности!
– Некоторые из нас не могут ходить, – вспоминаю я о жене.
– Мы их спрячем в убежище, – предлагает Ким Тимыч.
– И женщин, и стариков? – уточняю я.
– Нет… наши ценности.
– За дело, – приказывает Никитич, – Всем приступить к спасению всего, что сможете спрятать в самой глубокой станции метро.
Горожане расходятся эвакуировать ценности, а я спешу домой. Я уберегу Галину от беспощадных посторонних.
Вокруг народ уже тащит живопись, фарфор, мрамор и сползается к Адмиралтейской станции, как муравьи с ношей.