- Слышь! - поднялся он на носках, заглядывая на печь, и полушепотом продолжал: - Царевич Алексей-то жив... Потерпим немного. Продержимся. Скоро уж... Не горюй. Сырое яйцо пила ли?
Молчание.
Покачал Демид головой, вздохнул и сел к окну. По деревне шли мужики, возвращавшиеся с собрания из скита, и о чем-то горячо спорили. И как ни тяжело было на душе у Демида, а загорелось в нем вдруг необыкновенно теплое чувство: хотелось выскочить на улицу и говорить, говорить без конца о возможности появления царевича с войском под Нижним, об освобождении деревень от петровских чиновников, о свободе старой веры, о лучшей жизни...
Дверь скрипнула - в горницу вошел Филька. Вошел и хлопнул по плечу Демида.
- Милай! Чего задумался? Дело верное. Голову готов положить на плаху, если я Софрона не привезу в макарьевскую ватагу...
- Действуй, - повеселел Демид. - Истомились ведь...
- А ты тут мужиков подбивай. Проси пшеницы, мяса бы не мешало приготовить. Надо кормить... Посля оплатится все, как есть... Софрон такой.
- Будь спокоен, Филипп... Слово мужицкое - кремень. Иди, Христос с тобой!
Демид обнял Фильку-кузнеца. Облобызались. У Фильки на глазах заблестели слезы.
Демид видел, как на улице Фильке Рыхлому давали наказ попадавшиеся навстречу селяне.
Ребятишки, худые, бледные, тоже теснились к окну, безотчетно чему-то радуясь.
Демид шутя потрепал старшего за вихры, спросив:
- Хочешь, пушку куплю?
- Какую пушку?
С большой убежденностью Демид сказал:
- Пушка послужит и нам... тяглецам...
И, внимательно приглядевшись к лицу сына, вздохнул:
- Э-эх, Василий! Что-то с тобой будет?!
На печке снова завозилась и начала громко стонать больная жена Демида.
II
В полдень, после обеденной трапезы, кремль погрузился в сон, как всегда, когда епископ отдыхает. На паперти Духова монастыря дремлют нищие. Голуби, пестрым ожерельем окружившие купол, съежились, словно боясь нарушить сон владыки.
Надворные пехотинцы на своих постах у Дмитровской башни позевывают, укрывшись в желтых глухих будках. Да что говорить о кремле, - почтенные посадские люди после обеда, да еще в солнечный день, отнюдь непрочь отдохнуть от молитв и торга. Выбравшись с пуховиками на траву, степенно располагаются около своего гнезда, с женами, со чадами, а за ними, свесив языки, деловито укладываются на зеленой мураве и сторожевые псы; не отстают и кошки, и свиньи, и куры, и всякая иная обиходная тварь.
По кремлевскому рву, под стеною, до самой Почайны, обрадовавшись весне, расползлись козы и овцы. В Почайне-реке вода, выбиваясь ключами из горы, из-под Лыкова моста, несется стрелою прямо в Волгу.
В Духовном розыскном приказе, под одной крышей с архиерейскими покоями, широкий и волосатый, как медведь, дремлет дьяк Иван Спиридонов. Перед ним бумага. Начал царапать пером и бросил. Солнечные лучи сушат строки:
"Доносит вашего архиерейского Духовного приказа дьяк Иван Спиридонов, а о чем мое доношение, следуют пункты, на которые всепокорно прошу милостивого решения".
"Дело о бывом ученике нижегородской епархиальной школы Пономареве сыне Софроне Андреевиче, совратившемся в раскол".
Дьяк Иван вздрогнул. Влетевший в окно шмель гудел, бодая рыбий пузырь, распяленный на оконной раме.
"И по тому приводу в допросах означенный колодник Софрон лишен бысть своего звания и окован железом и наказан плетьми".
Дьяк рассеянно посмотрел на свои руки и сплюнул: "еретик!"
Когда забирали, произошла жестокая баталия. Пять дюжих монахов еле справились с мальчишкой. Напяливая на него кандалы, дьяк исцарапал руки о железо. Запеклась кровь.
За стеною, на которой портрет царя Петра Алексеевича в латах и порфире, перезвоном малиновым пробили часы.
Спать нельзя. Рядом великий господин преосвященный епископ нижегородский и алатырский Питирим отдыхает в своей опочивальне.
Тихо в архиерейских покоях. Владыка после денных и нощных богослужений "страстной седмицы" утомился и вот теперь отдыхает, наказав приготовить обвинение против кандальника Софрона, сопричислив его к расколу. Пасхальный перезвон колоколов приостановили, дабы не нарушать сон епископа.
Иван Спиридонов бил вчера Софрона плетьми на допросе с премногим усердием, а вины на нем так и не сыскал. Дьяк Спиридонов искусен в розыскных делах; любую вещь христовым именем, в огне сказуемым, мог он выпытать у посаженного в земляную тюрьму, и даже с подписом руки его. А тут не поймешь - дело чудное, мраком крытое. Никакого раскола у парня не видно. Молится трехперстно. Позавчера вдруг вызвал епископ ночью двух инквизиторов* Духовного приказа и сам повел их в свою славяно-греко-латинскую духовную школу, открытую в небольшом каменном доме у Дмитровской башни. Навалились на сонного, стали вязать его, а он, проснувшись, вступил в борьбу.
_______________
* Должностьа ианакаваиазаиатаоараоава была установлена при Петре
в 1711 г. В Нижегородской епархии их было семь.
Дьяк снова посмотрел на свои руки и хмуро покачал головой.
Весеннее солнце там, за кремлем, сыпало, крошило свое золото в Волгу. Берег обрывисто уходил вниз, изломанный глубокими оврагами и трещинами. Он дик и неприступен. День и ночь изумрудные ключи бьют под окном. Шурша в зарослях белены устремляются они вниз и сбегают по обрывам и камням в Волгу.
Недавний оползень срезал громадный клин. Угрожало самим архиерейским покоям. Монахи всполошились, просили епископа перенести Духов монастырь с архиерейской квартирой в безопасное место. Питирим отказал:
- Его величество император наш Петр Алексеевич на водах и на болотах воздвиг державу неколебимую, отечество защитил купно возвращением отнятых земель, и новых провинций зело умножил, проявив народу ум и бесстрашие. Како же нам слабость иметь, понеже государство и церковь единокровны? А место оное гораздо - отсюда неослабно взор свой имею по ту сторону реки.
И он указал перстом в сторону лесов заволжских.
В них-то вся и загвоздка! О них шепчутся монахи заутреней, о них судачат людишки в закоулочках и переулочках, намекая на то, что там зреет сила, растут соловьи-разбойники во образе непокорных беглецов, укрывающихся в скитах у раскольников. О них нескладно, путаясь и заикаясь, вещают по приказу епископа попы с амвонов, о них поются слезные сказки и рыдают в скитах огневыми стихирами.
Бродят люди по кабакам, болтают о конце света, а некоторые - о конце Петрова владычества. От керженского утеклеца до нового Стеньки Разина один шаг. Об этом никто не забывает, недаром сам царь Петр дал приказ на имя Питирима: "Следить: нет ли тут и иного какого промысла, опричь раскола".
Пойдет брага через край - не удержишь. А такое уже есть. Царю нужны деньги на войну, царь приказал подушную перепись произвести, а некоторые расколоучители в керженских лесах пошли против: учат народ бежать от переписчиков, как от "уловителей антихристовых". И многие раскольничьи толки царя на молитве не поминают и крестьянам внушают о царе не молиться. Рубить для кораблей лес тоже не идут. И тут пугают "антихристом"... "Это не царь-государь, - говорят вожди раскола, - который чернь разоряет, а больших господ сподобляет, но антихрист". По деревням ходит сочинение "Врата", в котором написано, что не надо платить даже и податей. Вот куда пошло!
Духовный приказ чутко ко всему прислушивается, зорко приглядывается и жестоко наказует подозрительных. Не успевают чернила просохнуть об одном враге, тащат за шиворот нового. От битья шелепами руки болят и поясницу ломит у дьяка Ивана Спиридонова и у самого преосвященного.
Дьяк устал. Дьяк хочет жить, а некогда. Невозможное дело быть дьяком у преосвященного! Грозен владыка нравом и, - что таить от себя? несправедлив и мыслию божий генерал. За что он бросил в подземелье курчавого парня? Над этим третьи сутки ломает голову дьяк - так и не додумался.