«А дьявол — тот, кто всё это придумал».
Спиря был странный обрезок.
Одним из нарядов для курсантского состава была подзарядка триконок-лозунгов на очередной срок действия. Хороший наряд, много приятнее уборки туалетов, что доставалась Кириллу пару раз… За пределами «Ледового рая» он бы произвёл подзарядку триконок вдвое быстрее, чем большинство приятелей. Впрочем, логичнее было бы и вообще иметь самоподзаряжающиеся триконки с самыми примитивными фотоэлементами.
Но в лагере никому не требовались быстрота и логика, в лагере требовалось заполненное работой время. А несогласные с таким порядком могут топать откуда пришли, на ваше место, дамы и господа, желающие найдутся, матерь вашу за локоток! Вы же попробуйте-ка на гражданке отыскать работу, за которую платят такие бабулики…
Подошли к учебному корпусу. Приказа «По классам» ещё не было. Остались на улице, снова закурили.
— А интересно, — Ксанка заглянула Кириллу в лицо и покрутила в руках незажженную сигарету, словно не знала, что с ней делать, — кто вывешивает все эти вирши про Дога?
Кирилл дал ей прикурить и пожал плечами:
— Не в теме. Вообще-то многие из наших способны.
— Предыдущая вирша была покруче. — Ксанка затянулась, выпустила изо рта колечко дыма, потом фыркнула и продекламировала: — «У капрала Мити Гмыри между ног две круглых гири, перед гирями конец: голова — сплошной свинец». — Она опять фыркнула.
— Да, в точку придумали! — согласился Кирилл.
Триконку с этим стихотворением удалось вывесить на прошлой неделе прямо в имитаторном классе. Создать её было гораздо сложнее, поскольку под строками висели и эти самые… гири и свинец. Нежно-розового сосисочного цвета. Правда, без акустического сопровода, ибо это было бы уже слишком тяжеловесно…
— Над кем ржёте? — Как обычно, стоило Ксанке приблизиться к Кириллу без общества Спири, рядом оказывалась Сандра Каблукова. — Над Гмырей?
— Над твоими мускулюс глютеус максимус[1], — ответила Ксанка самым своим ядовитым тоном (она перед тем, как собраться в лагерь, закончила курсы медицинских сестёр и немного знала латынь). — Интересно, на каких тренажёрах развиваешь?
Оказывается, в этих пределах знала латынь и Сандра, которая презрительно ухмыльнулась:
— А что, завидки девочку берут? На твои-то два кулачка ни у одного не поднимется! — Она мимоходом глянула на Кирилла: как тот оценил подколку?
Кирилл счёл за лучшее не брать ни чью сторону и отвернулся.
Конечно, Сандра была не права: Ксанка была фигуристой метёлкой, в ней всего в меру, в отличие от Громильши, отличающейся высоким ростом, широченными плечами и объёмистыми буферами. Но высказать такое мнение значило подбросить хворосту в пламя разгорающегося конфликта. И так сверкающих глазами курсанток скоро придётся растаскивать, а для Ксанки схватка с Громильшей запросто может закончиться госпитальной койкой.
Он же, Кирилл, будет выглядеть идиот идиотом…
Конфликт погасил Спиря. Подлетел, схватил Ксанку за руку:
— Имей в виду, когда пойдёшь к Догу за нарядом… Он может затащить в ванну и тебя!
— Её не потащит, она в любой ванне утонет, — фыркнула Сандра, перестала играть желваками на щеках, пригладила ёжик стриженых волос, выбросила сигарету в урну и величественно отправилась к входу в учебный корпус.
Ксанка отпихнула Артёма, выпятив челюсть, посмотрела на Кирилла, но тот сделал вид, будто ищет кого-то, подчёркнуто повернувшись спиной к уходящей Сандре.
Честно говоря, его раздражало, что Артём так серьёзно озабочен судьбой Ксанки. В принципе, конечно, Спирино беспокойство понятно, но метёлка должна уметь сама за себя постоять. В конце концов, курсанты готовятся стать солдатами, и тут сопли ни к чему. Пристанет к тебе с принуждением ротный капрал, врежь ему в… эти самые гири. А потом подай рапорт вышестоящему начальнику. На приказы, с которыми не согласны, всегда подают рапорта. Правда, тут не приказ, а действие… Короче, сучка не захочет — кобелёк не вскочит! А в общем, курсанткам прозас дают, что не залетели. Сам же стык мало чем отличен от танца. Просто трутся иными органами. И вообще, дамы и господа… Для капрала распластать метлу — что дать в лоб обрезку-курсанту. Это Галактический Корпус, а не детский сад, матерь вашу за локоток!.. Но Артём, похоже, в последнее не въезжает. Потому и ходит вокруг Ксанки, как кот вокруг валерьяны. И хочется, и колется!.. Проще надо быть. Если деваха тебе не по барабану, дождись личного часа, заведи её куда-нибудь в укромный уголок, прихвати за ананасы, стащи штаны и сделай так, чтобы она не зря принимала прозас…
— Не писай на зенит, а то в башне зазвенит! — сказала Ксанка Спире, выбросила окурок и нагнулась, поправляя магнитные застёжки на ботинках.
Она плохо загорала, и околоштековый пятачок над левым ухом казался немигающим птичьим глазом, удивлённо вперившимся в Кирилла. Другой, надо полагать, смотрел в песчаную дорожку, возле которой стояла урна.
— Я перед Догом в сучью стойку не встану, — добавила Ксанка, выпрямившись. — Не такой я паренёк, Артюшенька!
И Спиря засиял, будто внеочередное увольнение получил.
А Кирилл ещё больше обозлился.
3
Злоба в душе Кирилла Кентаринова жила сызмальства.
Скорее всего, потому что у него не было матери. Вернее, мама-то у него, ясно, имелась, да вот только он её совершенно не помнил. Осталось лишь призрачное ощущение присутствия рядом чего-то огромного, мягкого и тёплого. Чего-то хорошего и вкусного. Наверное, это была мама. То есть, конечно, это была мама! И, наверное, материнское молоко…
Чаще всего это ощущение приходило во сне. И всякий раз было тепло и мягко. А просыпался Кирилл с другим ощущением — гигантской, бесконечной, невыносимой потери. Эта потеря рождала жалость к самому себе, а жалость уже через несколько минут превращалась в злобу по отношению ко всему белому свету.
Кирилл не помнил не только маму. У него не отложился в памяти момент, когда его привезли (или привели?) в приют.
Первое воспоминание было уже в приютских стенах.
— Здравствуй, малыш! Как тебя зовут? — Певучий голос, в котором ничего нет, кроме радости.
— Килил.
— А меня Мама Зина. Я буду твоей воспитательницей. — Высокая женщина в белом платье (это потом Кирилл узнал, что такое платье называется халатом и его носят не только воспитательницы, но и врачи) протягивает новичку конфету. — На-ка!
Тот с восторгом, едва ли не притоптывая от нетерпения, разворачивает фантик, а внутри — ничего…
— Слишком уж ты доверчив, Килил, — говорит воспитательница, передразнивая.
Кирилл не понимает, что ей не понравилось, но не это его расстраивает.
Потом он и сам порой угощал подружек такими «конфетками» — корпорация «Невский завод», производящая джамперы для всей Солнечной системы, выпускала в помощь любителям нехитрых розыгрышей всякие штуковины с использованием формованных силовых полей.
Но тогда, при знакомстве с Мамой Зиной, он знать не знал о конфетах-пустышках. Фантик с медведем был так красив! А разочарование столь велико, что слёзы сами брызнули из глаз.
— Э-э, да ты у нас, оказывается, плакса! — сказала Мама Зина осуждающим тоном. — Кто слишком часто слёзы льёт, тому Единый счастья не даёт.
Обида тут же обратилась в злость на обидчицу, слёзы мгновенно высохли, и это не укрылось от глаз опытной воспитательницы.
— Э-э, да ты, оказывается, ещё и злючка. — Мама Зина покачала головой. — Ну, пойдём, я тебе покажу, где ты будешь спать. — Воспитательница протянула новичку мягкую руку.
Кирилл попытался укусить её за палец, но Мама Зина была наготове. Сильные пальцы стиснули щёку злючки словно клещами, и Кирилл едва не завопил от боли. Но не завопил — детский умишко каким-то образом сообразил, что лучше вытерпеть. И мальчишка вытерпел. Лишь зубами скрипнул.
— Терпеливый, крысеныш, — удовлетворённо сказала воспитательница.
Клещи отпустили щёку Кирилла.
И тогда он не выдержал — всё-таки заплакал.
— К ма-а-аме хочу… К ма-а-аме…