Изумленный Друцкой воскликнул:
— Матушка! Неужели? Неужели вы поступили так, как говорите? Я не верю…
— Что же я стану лгать тебе из-за какой-нибудь паскуды?..
— Не верю ушам своим! Как же с нею теперь поступят?
— Поступят как следует: отправят в опекунский совет и уж там опекун разберется и определит девку к ее месту… Эдакая дерзость: ослушаться воли государыни да еще кричать на всю Москву «я — царская дочь».
— Нет, матушка, нет! — вскричал Друцкой и ринулся было вон из комнаты матери, но был остановлен ее окриком:
— Постой, сударь, постой. Не горячись. И тебе кой-что велено передать. Ступай-ка, друг мой, немедля под арест на Тверскую гауптвахту — туда послали солдата и комнату тебе приготовляют. А о вольных поступках ваших будет с фельдъегерем послано государыне. Будем ждать ее милостивого решения.
— Матушка! Я должен повиноваться, если таков есть приказ. Но вы, вы, матушка поступили жестоко и несправедливо!
— Полно, придержи-ка свой язык, сударь, да ступай с богом. А то еще наговоришь дерзостей матери и станешь потом каяться. Поверь мне, я избрала для нее и для тебя лучшую участь; наконец-то решились вымести из Москвы сор, а то где скандал или крик, кто скандалит — «царские дети»! Ступай. Я велела для тебя заложить дрожки. Возьми-ка — вот приказ о твоем аресте, да и отдай сам коменданту…
Друцкой принял из рук матери пакет, запечатанный большой гербовой печатью генерал-губернатора, и, поникнув головою, вышел от матери.
Накинув плащ поверх флигель-адъютантского мундира, Друцкой сел верхом на дрожки и крикнул:
— Пошел!
Рысак бешено схватился с места. Кучер знал любовь молодого князя к петербургской лихой езде. Повернув по бульвару, дрожки не сдавая хода, взлетели в гору и помчались вдоль липовых аллей.
За Никитскими воротами Друцкой вдруг увидел спереди, что по мостовой меж двух драгунов с обнаженными саблями идет, спотыкаясь, Лейла. Внезапное решение возникло в голове офицера.
— Стой! — закричал Друцкой голосом команды, когда дрожки сравнялись с конвоем Лейлы…
В одно и то же мгновение кучер смаху осадил рысака; он, храпя сел на задние копыта, высекая искры из-под подков.
Остановился и конвой. Лейла взглянула в лицо Друцкого, — офицер прочитал во взоре Лейлы гнев и презрение.
Друцкой усмехнулся и, распахнув плащ, показал драгунам флигель-адъютантский аксельбант…
— Давай сюда приказ обер-полицмейстера! — строго крикнул Друцкой, увидя пакет за обшлагом одного из конвоиров. Видишь, у меня приказ генерал-губернатора — доставить арестантку тотчас на Тверскую гауптвахту.
Друцкой показал драгуну именную генерал-губернаторскую печать на своем пакете и дал прочесть адрес на пакете: «Его высокородию господину коментанту Тверской гауптвахты. Весьма спешное».
Старший конвоир отдал свой пакет Друцкому и вложил саблю в ножны. Друцкой схватил девушку и, посадив на дрожки перед собой, прикрыл полой плаща…
Драгун откозырял Друцкому. Рысак поднялся с места холстомером…
— На Ямское поле! — приказал кучеру Друцкой. — К Андрею!
Обгоняя тяжелые дорожные экипажи, в облаке едкой горячей пыли дрожки мчались по Тверской-Ямской. Обнимая Лейлу, Друцкой напрасно думал разбудить в ней тепло приязни. Девушка была суха и холодна и ни одним движением, ни одним взглядом не выразила благодарности.
Дрожки остановились перед довольно большим деревянным домом, скрытым за густой зеленью палисадника. Окна дома были наглухо закрыты ставнями…
На громкий стук кольцом щеколды калитка приоткрылась, и из нее выглянул старый цыган в шапке седых кудрей. Он кинулся целовать Друцкого в плечо, приговаривая:
— Ох! Негаданная радость. Входи, входи, дорогой князенька. Да с кем же ты это? Да не в пору. Вся артель моя еще спит.
— Сейчас объясню все, Андрей!
Цыган впустил Друцкого и безмолвную Лейлу во двор и тотчас задвинул калитку воротным засовом. Со двора, накрытого густой тенью лип, цыган ввел гостей в дом, где от закрытых ставней был прохладный сумрак. Сразу нельзя было разглядеть убранство комнат. Друцкой шел покоями уверенно, а Лейла со свету не видела ничего, только чуяла под ногой толстый мягкий ковер да ударял в нос терпкий запах старого табачного дыма и пролитого вина. Друцкой усадил Лейлу за широкий диван, а сам в поспешных, путанных выражениях рассказал цыгану о Лейле и начал просить, чтобы цыган дал у себя девушке приют на несколько ночей.
— Ты знаешь, князь, что я один не волен согласиться. Что скажет артель, то сделаю и я.
— Смотри, Андрей, она совсем цыганка. Наряди ее, и никто не отличит ее от ваших. Она умеет плясать и, наверно, поет.