Хохочет, быстро рисует.
Сергей выпрямился, смотрит на Евгения. Улыбается, раздавил пиявок ботинком.
СЕРГЕЙ (весело). Как хорошо. Они. Сдохли. От моей крови.
Подошел к этюднику Евгения, встал сзади, смотрит долго и внимательно. Евгений повернулся.
ЕВГЕНИЙ. Что? Тебе по-прежнему плохо? Ты ещё не отошёл?
СЕРГЕЙ. Отходят на тот свет. Мне — лучше. Гораздо лучше…
Смотрит на картину Евгения.
Потряс. Что-то невероятное.
ЕВГЕНИЙ. Что?
СЕРГЕЙ. Не трогай больше ничего. Прошу тебя — всё. Оставь так, как есть. Я прошу тебя. Ты и так прыгнул выше своей головы, крендель, оставь. Прошу тебя.
Евгений смотрит на Сергея. Встал рядом с ним, смотрит на картину, как на что-то, ему не принадлежащее, словно пытается глазами Сергея увидеть сделанное им. То на Сергея посмотрит, то на картину. Пожал плечами. Долго молчат.
Евгений начал натягивать рубашку.
ЕВГЕНИЙ. Спасибо. Очень вежливый ты человек.
СЕРГЕЙ. Спасибо. Я очень вежливый человек.
ЕВГЕНИЙ. От воды холодком каким-то нехорошим потянуло, нет? Тебе не кажется? Становится прохлодновастенько… Вечер близко. Ещё два-три мазка и — готово. Потом сяду и съем чего-нибудь, я проголодался…
Идёт к этюднику, чтобы рисовать, но Сергей вдруг развёл руки в стороны, не пускает Евгения к картине, тихо и яростно:
СЕРГЕЙ. Не лезь, мля, крендель, я тебе сказал — не лезь… Ты всегда всё перебарщиваешь, всегда, всегда! Не надо этих трёх мазков уже, понял?! Когда надо остановиться, задуматься, ничего не трогать, в этот самый момент ты лезешь снова и снова на холст и что-то топчешь там, не лезь, не лезь! Надо намёк, оставить тайну, закрытый полог, не надо его сдёргивать, этот тюль, эту белую ажурную шёлковую ткань, сквозь которую что-то просвечивает, не надо, не надо… Ты всё стараешься сделать для дураков! Не лезь!
Евгений хмыкнул, пожал плечами, начал надевать брюки. Снова кашляет.
ЕВГЕНИЙ. Какой ты стал пьяный… Не подраться бы нам… А кажется, так немного выпил… Из-за чего ты нервничаешь? Из-за какой-то картинки? Брось, глупости, нашёл Рембрандта, Микельанджело.
Достал папиросы, закурил, кашляет.
Да, точно — дело пошло к вечеру… Смотри-ка: папиросы отсырели. А ведь полежали на травке всего-то ничего… Жалко. Жалко. Что-то я не так… Я вдруг начал расклеиваться, к вечеру. Так всегда… Снова, снова… Кашель чёртов…
Сергей стоит у картины, смотрит на неё.
СЕРГЕЙ. Ты не понимаешь… Ты никогда не поймёшь того, что тебе, наверное, из космоса транслируют, а ты только успеваешь делать то, что тебе приказывают, потому что в нормальной голове, в человеческой голове такое не родится никогда, никогда. Как я ненавижу тебя, мерзавец старый, педриломученик… Как ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!!!
На другом берегу озера аукают заблудившиеся грибники. Евгений оделся, обулся.
ЕВГЕНИЙ. Какой ты стал пьяный… Молодой, а такой слабенький… Я вот тоже — слабенький… Старенький, слабенький. Я ослаб от своей старости, а ты ослабеваешь от своей молодости… Да. Какая глубокая и глупая мысль. Изречение… Что-то мне плохо стало вдруг совсем, не нормалды, как ты говоришь… Помру ещё тут…
Сергей смотрит на картину.
СЕРГЕЙ. Можешь умирать…
ЕВГЕНИЙ (хрипло смеется, кашляет). Так оно сейчас и будет… Лягу вот и откину копыта… (Снова закурил). Шутки шутками, но я что-то так серьёзно… (Затушил папиросу). Чёрт, курить не могу… Я прилягу на немного, получше станет, может, ага?
Ложится спиной на траву, тяжело дышит, хрипит.
СЕРГЕЙ (кинулся к Евгению, встал возле него на коленки). Ты чего? Ты серьёзно? Что? Плохо? Ты чёрный стал… Тебе правда плохо? Что? Не шути давай…
ЕВГЕНИЙ (корчится от боли). Я отравился… Я отравился, траванулся…
СЕРГЕЙ. Чем ты отравился? Ты ничего сегодня не ел здесь… Ты не мог отравиться… Ты не мог!