Но моя очередь еще не подошла.
– Э-э-э, минутку, – сказал Гросс. – Позволь мне, пожалуйста, подумать, разрешима ли эта головоломка на основе тех сведений, которыми я уже располагаю.
Я откинулся на спинку и позволил ему подумать.
Он думал, сложив губы бантиком, и со стороны его мыслительный процесс являл собой омерзительное зрелище. Спустя минуту Гросс проговорил:
– Есть, разумеется, еще и дочь, которая содействовала твоему побегу.
Как бишь ее?
– Содействовала моему...
Он щелкнул пальцами, но звук был такой, словно Гросс хлопнул одной свиной отбивной по другой – Ее имя? – спросил он.
– Мисс Алтея, – сказал я – Но она...
– Да Алтея. Может, тут-то и зарыта собака?
– Она не содействовала моему побегу, мистер Гросс. По правде говоря, она пыталась меня убить. Подумав, что я убрал ее отца, она пришла...
– Пожалуйста, – сказал он, – ври с умом, если уже не можешь не врать.
Телохранитель Фермера, которому и самому придется отвечать на несколько вопросов, посадил тебя под замок. А эта самая дочка Алтея выпустила тебя и снабдила оружием Более того, она уехала с тобой. В моем словаре для всего этого есть только одно название – содействие побегу. Так?
– Нет, – ответил я – Совсем не так. Она...
– Несомненно, где-то поблизости. Ждет, когда ты прикончишь меня и вернешься в ее объятия.
– Но почему? – спросил я. – Почему я должен делать нечто подобное?
– А вот это и есть вопрос, который занимает меня сейчас. Что случилось – мне вполне понятно и очевидно. Куда сложнее сообразить почему.
– Мистер Гросс, я клянусь...
– Не надо. Умолкни.
Я умолк.
На этот раз ждать пришлось дольше.
Мистер Гросс сидел, прикрыв глаза, будто белая жаба, ждущая поцелуя красотки, чтобы превратиться в принца. Он все думал, а я тем временем сидел и дрожал от желания внести многочисленные поправки в те сведения, которыми он располагал, и тем самым натолкнуть его на верное суждение.
Наконец он снова заговорил:
– Возможно, я начинаю что-то понимать Фермер всегда скрывал от дочери правду о своем роде занятий, что лично я считаю проявлением снобизма. Если уж человек не может довериться собственной семье и рассчитывать на ее поддержку в труде, то да поможет нам бог. Ну да каждому свое. Фермер хотел, чтобы дочь считала его фермером. Такой у него был характер.
Гросс выжидательно уставился на меня, но, поскольку он ничего толком не сказал, мне не на что было и отвечать Я молча ждал, пока он не заведет речь о более важных материях.
Спустя несколько секунд он кивнул так, будто мы пришли к какому-то соглашению, и продолжал:
– Дочери как-то удалось узнать правду. Услышав ее от посторонних людей, да еще, несомненно, со множеством преувеличений и передергиваний и к тому же в таком впечатлительном возрасте, девочка была глубоко уязвлена. Особенно если учесть, что Фермер проникся сознанием своей вины: ведь он не мог не переживать. Еще бы – столько лет скрывать правду от родного дитяти. И вот ребенок потерял покой. Должно быть, девочка решила искупить прегрешения отца, своими руками уничтожив организацию.
Тут Гросс снова умолк, и на этот раз мне было что ответить ему – Все не так, мистер Гросс, – сказал я. – Девочка и теперь не хочет верить правде. Я пытался ей все рассказать, но она не пожелала слушать.
Он сочувственно улыбнулся, и меня охватил ужас от этого зрелища.
– Ты еще очень молод, – сказал Гросс, – и не успел научиться врать.
Однако продолжим. Эта самая дочка, это дитя, эта юная девушка, осознав свою неспособность уничтожить столь крупную и могущественную организацию, стала искать человека, который помог бы ей осуществить этот замысел. И вот на сцене появляешься ты.
– Мистер Гросс! Ради...
– Тихо! Когда я кончу, можешь говорить и спорить. Тебе дадут такую возможность.
Ну что ж. Я пожал плечами, откинулся на стуле и сложил руки, всем видом показывая, что мой собеседник несет несусветную чушь, и я в мгновение ока докажу ему свою правоту, пусть только мне дадут раскрыть рот. На самом деле я вовсе не был в этом уверен.
Мистер Гросс продолжал:
– И вот вы встретились – прекрасная дочь главы мафиозного клана и ты бродяга, неудачник, никчемный племянничек, выполняющий никчемную работу. Ты понимаешь, надеюсь, что я не хочу тебя оскорбить.
Я передернул плечами. Говорить было не время.
– Я хочу лишь, чтобы все было наглядно, – объяснил Гросс. – Так или иначе, вы встретились. Она прекрасна, сильна духом, целеустремленна. Ты слаб, никчемен, готов к роли ведомого. И вы вступили в союз и начали всячески подрывать мощь организации, чтобы в конечном счете разрушить ее.
Я покачал головой, но ничего не сказал.
– Поначалу, – продолжал Гросс, – тебя устраивала роль стукача, полицейского доносчика, но потом...
– Нет! Я не доносил, мистер Гросс, не доносил! Какие сведе...
– Молчи! Я умолкну, тогда и будешь говорить!
– Извините, – сдался я. – Это просто... Извините.
– Очень хорошо. – Он малость привел себя в порядок, разгладив лацканы пиджака (удивительно, но его руки не оставили на черной ткани ни одной полоски белой слизи!), и глубоко вздохнул. – Спустя какое-то время ты решил, что доносительства с тебя мало. Не ведаю, какие замыслы ты вынашивал до вчерашнего вечера, однако, узнав, что мы за тобой охотимся, вдруг удвоил свой наступательный пыл. Сперва ты попытался убить родного дядьку. Не вышло.
Тогда ты... – Тут он сурово уставился на меня и смотрел до тех пор, пока я не перестал дергаться. – Тогда ты отправился в Стейтен-Айленд, убил Фермера, объединил силы со своей прелестной напарницей и пришел сюда, чтобы убить меня. Вот в чем суть твоих действий, как я ее вижу.
– Можно теперь мне сказать? – спросил я.
Он грациозно взмахнул связками сарделек.
– Ваше слово.
– Отлично. Во-первых, я пришел сюда вовсе не затем, чтобы вас убить. Я пришел... Нет, это не во-первых.
– Не торопись, – посоветовал Гросс. – Приведи мысли в порядок.
– Можно я встану?
– Разумеется. Если угодно, ходи из угла в угол. Только не приближайся к двери.
– Благодарю вас.
Моу и Кэрли – то есть Харви и Люк, – задремавшие было у дверей, тотчас насторожились, стоило мне подняться на ноги. Они стояли плечом к плечу в дверном проеме, крепко сжимая свои пистолеты и глядя на меня горящими глазами, будто подстрекая к решительным действиям. Но моя цель состояла не в побеге, а в доказательстве своей правоты.