Лирическое отступление. Когда мне было четырнадцать лет, я нанялся на лето посыльным в ресторан для гурманов в самом центре Манхэттена. Носил кофе и бутерброды в конторы, расположенные на Пятой и Мэдисон-авеню. Как-то днем, оттащив заказ в нью-йоркское отделение "Лонжин Виттнэр", я втиснулся в битком набитый лифт и поехал вниз. А на следующем этаже влезли эти трое. Круглозадые белокурые самочки. Кажется, на том этаже размещалось бюро поддержки юных дарований или еще что-то такое. Короче, в лифте мы стояли вплотную, и одна из девиц прижалась ко мне спереди, а две другие стиснули с боков. Пока мы добирались до первого этажа, я пережил такое потрясение, что пошел на Шестую авеню, в "Белую розу", наврал про свой возраст и впервые в жизни жахнул виски в баре. А виски я терпеть не мог.
До сегодняшнего вечера с Хло у меня больше ни разу не было никаких таких обостренных восприятий. И вот теперь десять лет жизни, все мои свидания с девушками и редкие - постыдно редкие - удачи как волной смыло. Будто где-то прорвало плотину. Мне снова было четырнадцать лет, я снова ехал в лифте, стиснутый со всех сторон, и так трусил, что боялся даже дрожать.
Хло подняла руки и потянулась.
- Ну, - сказала она, - хочешь что-то обсудить или спать пойдем?
- Спать, - ответил я.
- Прекрасно. Я все равно ничего не соображаю от усталости. Придется погасить тут свет, прежде чем я открою дверь.
Я кивнул.
Держась одной рукой за дверную ручку, а другой - за выключатель, Хло взглянула на меня, улыбнулась и сказала:
- Чарли, а ты и впрямь того.
Я взял себя в руки, осклабился в нервной улыбке и умудрился выговорить:
- Сама ты с приветом.
- Ну-ну. - Хло погасила свет, открыла дверь и ушла в гостиную.
- Спокойной ночи, - донеслось до меня сквозь мрак, и дверь закрылась.
- Спокойной ночи, - промямлил я, хотя Хло уже не могла меня слышать.
Разумеется, я не выспался.
Запахло жареным. Жареными яйцами. Яйцами, превращающимися в яичницу-болтунью. Может быть, даже в пышный пористый омлет. Во всяком случае, яйцами.
Запах, само собой, разбудил меня Я, само собой, открыл глаза.
Я лежал навзничь на кровати Арти в одних трусах. Уснул я, укрывшись простыней, но, должно быть, ночью брыкался и сбросил ее. Мне, помнится, привиделись два-три ярких сна, подробности которых я, к счастью, запамятовал.
Серый, неестественный дневной свет заливал вентиляционную шахту. Я сел и оглядел царивший вокруг унылый беспорядок - точно такой же, как и в моей спальне над баром в Канарси, теперь такой далекой! Вдруг я почувствовал плаксивую тоску по дому, какую чувствует ирландец, попавший на Третью авеню. Вот уже третий день, как я - беженец.
Лязг посуды в соседней комнате напоминал мне о запахе яиц, пробудившем меня ото сна, а мой желудок тотчас принялся сердито и настырно урчать. В общем, день мало-помалу начался.
Я неохотно вылез из постели Арти и потащился в ванную. Тут я совершил омовение, после чего позаимствовал из шкафа Арти кое-какое нижнее белье, слишком тесное для меня, натянул брюки, обулся и прямо в майке отправился в гостиную.
История повторяется. Возле все той же плиты стояла и жарила яичницу все та же босоногая лиловоокая красотка с волосами цвета воронова крыла, облаченная в рабочие штаны. Торчавшая изо рта сигарета дополняла портрет несносной распутной грешницы. Если бы Хло снимали в немом кино, первый кадр с нею обязательно сопровождался бы бегущей строкой: РАЗЛУЧНИЦА.
- Какую яичницу ты любишь - жидкую или прожаренную? - спросила другая женщина.
- Кофе.
Хло удивленно взглянула на меня.
- Ты не хочешь яичницы?
Чем больше я просыпался, тем хуже себя чувствовал. Так бывает, когда ослабевает действие новокаина.
- Может быть, попозже, - ответил я, руководствуясь скорее желанием успокоить Хло и заставить ее прекратить разговоры о яичнице, нежели убежденностью в том, что еще настанет день, когда я смогу пропихнуть кусок в горло. - А сейчас только кофе.
Покончив таким образом с этой темой, я отправился к замысловатому набору мебели в центре комнаты и уселся в нечто, более-менее похожее на кресло.
- А может быть, жареного хлеба? - предложила другая женщина.
Жареный хлеб. Я скривился, делая вид, будто размышляю. Поскольку упоминание о жареном хлебе не убило меня на месте, я ответил:
- Ладно, это сойдет.
Но Хло еще не насытилась моими страданиями.
- Сколько ломтиков?" - спросила она
Я нахмурился. Почесал нос. Моргнул раз-другой. Поскреб шишечку на левой щиколотке краем подошвы правого башмака. И сказал:
- Не знаю.
- С двумя справишься?
Она требовала ответа, и все тут.
И плевать ей, что у меня голова не работает.
- Пожалуй, да Нет, пожалуй, нет. Или... подожди минутку...
- Сделаю один.
- Хорошо.
- А если потом захочешь добавки, я дам.
- Прекрасно.
- И яиц тоже, коли будет угодно.
- Чудесно.
Наконец она вернулась к своей стряпне. Но ненадолго. Через минуту ей понадобилось узнать, хочу ли я повидла. Услышав мое "нет", Хло возжаждала получить ответ на вопрос, желаю ли я меду. Второе "нет" побудило ее объявить, что неплохо бы намазать хлеб апельсиновым вареньем, и поинтересоваться моим мнением на этот счет.
Я решился.
- Замолкни, Хло.
Она резко повернулась и вытаращилась на меня.
- Что?
- Прекрати болтовню, - загремел я. - Кончай свои расспросы! Не надо мне этот чертов хлеб ничем мазать! Ничем!
- Даже маслом?
Я вскочил и запустил в стену диванной подушкой. Хло не сводила с меня глаз. Когда подушки кончились, она сказала:
- Я прекрасно знаю, что с тобой творится. И ты сам в этом виноват.
- Что?
Только теперь она кое-как справилась со своей болтливостью. Хло с многозначительным видом повернулась ко мне спиной и завершила яичную церемонию.
В ожидании поджаренного хлеба с кофе я слонялся по комнате, подбирая диванные подушки и укладывая их на место. По ходу дела я нашел на диване двадцать пять центов, так что, в общем-то, бушевал я не совсем уж напрасно.
Я перестал кипеть одновременно с кофейником и маслом на сковородке. Хло притащила снедь в комнату, поставила чашки и тарелки на противоположные концы стола, в высокомерном молчании уселась с таким расчетом, чтобы маячить у меня перед глазами, и начала свои ш-ш-ш-ык, ш-ш-ш-шык. ш-ш-ш-ыкания с яичницей. Я поковырял вилкой кофе и уже собрался было хлебнуть хлебушка.