- Только присесть? – она сама скинет туфли, видимо, мечтая уже спрятаться под одеяло и хоть как-то унять нервную дрожь во всём теле. Но всё же присядет на ближайшую к ней сторону более-менее сносно заправленной постели.
- Пока да… - и всё это время он не отведёт от неё поплывшего взгляда, даже когда будет стягивать через свою голову собственную рубашку, а потом на пару минут присаживаясь у её ног, чтобы освободить те от тонкой вязки шелковых чулок.
Поймёт ли с каким упоением он будет впитывать чувствительностью своих пальцев нежнейший бархат её кожи? Её пугливую дрожь (возможно неожиданно сладкую) от его прикосновений к её оголённым голеням и ступням. И конечно же шокированные мурашки, которые выступят эдакими предателями на ещё совсем недавно гладкой поверхности.
Может поэтому и не сможет сдержаться. На несколько секунд накроет её холодные, чуть ли не кукольные пальчики с нижней частью ступней своими широкими, горячими ладонями и припадёт губами к одной из коленок. А она ахнет, почти затрясётся, не зная, что делать и о чём просить. Вцепиться в пододеяльник задышав во всю грудь и явно сдерживаясь, либо от страха, либо от собственных желаний что-то вытворить в ответ.
А он заскользит губами чуть выше, к более чувственному участку ноги, к основанию внутренней части бедра, бесстыдно вдыхая её запах и совершенно не скрывая собственных откровенных целей. И естественно захочет большего, как только уловит тонкий, едва уловимый аромат женского естества, смешанный с запахом влажной ткани, который ударит в голову похлеще ядрёной порции шотландского виски. Как тут не озвереть и сорваться?
- Вот теперь можешь ложиться.
- На спину?.. А сорочка? Её надо снимать? – с того, каких стоило ей мучений произнести последние слова, можно писать целую картину. Но он лишь мягко улыбнётся, осторожно поглаживая ей ножки пока только до коленок, надеясь данными жестами хоть как-то успокоить растревоженную скромницу. Знала бы она, каким ошеломляющим соблазнением выглядели все её действия и в особенности выражения лица.
- Если не хочешь, то не нужно. Она мне не помешает. Во всяком случае, только скроет твою наготу.
- Это плохо или хорошо? – ещё и щёчки зардеются более ярче, а губы так и вовсе запылают маковым оттенком, под цвет растёртых мужским фаллосом нежнейших складок девичьего лона.
Догадывалась ли она, какие картинки рисовало его похотливое воображение?
- Главное, чтобы комфортно было тебе. Хотя, да… Для меня лучше, когда тело полностью открыто. Это возбуждает до предела. – и будто в подтверждение своим словам, примется расстёгивать пояс и ширинку да своих брюках.
Эвелин ничего так и не ответит. Банально не сможет, оцепенев где-то на пол пути к центу кровати. Так и зависнет в скованной полусидящей позе, опираясь трясущимися руками о матрац за спиной. Её и без того смущало, то, с какой непредвзятой лёгкостью он снял до этого с себя рубашку, обнажив загорелый гладиаторский торс, который она ещё совсем не так давно со срамной жадностью разглядывала из укрытия в Лейнхолле. Только сейчас всё будет выглядеть как-то по-другому. Или же воздействовать на её ничем незащищённый рассудок столь близким откровением. Теперь будут видны все когда-то недоступные её пытливому взору детали: линии, выпуклости и родинки – то, что не сумела разглядеть издалека и в шоковом состоянии в портовой бане. И это окажется во истину невероятным и неописуемым, усиленным чётким пониманием, что она не просто может им любоваться, но и осязать его близость, его физическую опасность – необратимый момент их физического контакта, соприкосновений и слияния. И то расстояние, что останется меж ними, едва ли подействует на сознание и тело мнимой защитой.
Вроде бы и мощные, но на деле весьма хрупкие косточки ключиц; впечатляющий объём натруженных тяжелейшей работой плеч, не менее округлые бицепсы, упругие крылья мускулистой груди и целый ряд мышечных «подушечек» поверх рёбер и центрального рельефа живота. И всё это покрывает тончайший слой бронзовой кожи, испещрённой то там, то здесь ветвистыми змейками вздутых вен, особенно на руках и нижней части торса. Может ещё тёмные пунктиры тонких волосков на изгибах локтей, игривым росчерком у тёмных сосков и более густой линией от впадинки пупка – указательной дорожкой вниз к пока ещё прикрытому лобку.
И, похоже, ей всё равно мало, даже не смотря на то, как зашивается от страха её мечущееся в груди сердечко и как мгновенно в жилах вскипает кровь, приливая к коже и к некоторым участкам тела (как наливаются томной тяжестью груди, покалывая в сосках ошеломительной негой и отдаваясь мучительной пульсацией между стиснутых стыдливым жестом ножек). Да! До дикости мало!
Она ведь не просто замерла и смотрит так неотрывно. Она для этого сюда и пришла! Чтобы увидеть, познать и попробовать, выбрав того, к кому тянулась все эти недели всеми своими тайными помыслами, вопреки прошлым убеждениям и страхам. Но если желания и те же фантазии можно хоть как-то скрыть от окружающего мира, только как это сделать от себя? Когда происходящие кошмары наяву буквально толкают от отчаянья к краю бездны, неосознанно выбирая менее опасный «выход».
Что она могла ему сказать? Правду? И как бы она тогда звучала?
«Я пришла сюда, чтобы лишиться невинности с человеком, образ которого не отпускает мою грешную память вот уже сколько долгих дней и ночей. Мысль о том, что мне придётся после свадьбы лечь в постель с нелюбимым и откровенно противным для меня мужем убивает практически буквально. Сводит с ума. Заставляет искать выходы, коих не существует. Поэтому я и здесь. Пришла отдаться тому, к кому так неуёмно тянется моя бренная плоть, мечтая познать с ним физическую близость, как птица, прожившая с самого рождения всю свою жизнь в тесной клетке, тянется к небу за окном. Рвётся и телом, и душой узнать, что же это такое, летать в такой невозможной высоте…»
Нет, в её голове на тот момент не будет никаких мыслей. Она уже будет лететь (или падать), расправляя крылья и захлёбываясь вихревым потоком чистейшего воздуха – то ли животворящего неба, то ли смертельно губительной бездны. Превышенные дозы адреналина будут шипеть в висках и частично ослеплять глаза. Память с остервенелой жадностью ловить каждое движение и открывающийся фрагмент совершенной картины. И чем неожиданней они окажутся, тем сильнее охватит сердце и оцепеневший разум неподдельным восхищением.
Киллиан не отвернётся и не станет щадить её неопытный взгляд какими-то стыдливыми «фиговыми листочками». Просто возьмёт, да стянет с бёдер светло-серые брюки, обнажив последнюю самую интимную часть своего и без того идеального тела. Но только тогда (на какое-то время напрочь забыв, как дышать и воспринимать себя в реальности), когда она вновь увидит его во всей нагой красе, поймёт, насколько же картина была неполной.
Шокирует ли её увиденное? Ещё как!
Напугает ли? Возможно… По крайней мере, сердце будет колотиться на какой-то нереальной скорости и частоте, а от нахлынувшего жара кожу покроет обжигающей испариной.
Впервые в жизни увидеть мужской член в возбуждённом состоянии и едва ли понять, что да как… Откуда там взяться невозмутимому спокойствию и стопроцентной уверенности, что бояться нечего? Хорошо, что хотя бы не вскрикнет и не зажмёт рот ладошками.
Но взгляда всё равно не сможет отвести, даже сгорая от откровенного ужаса и зашкаливающего стыда. Может от того, что не сумеет поверить представшему её глазам? Она же ещё совсем недавно видела его в ином состоянии (как и в первый раз в портовой бане), так сказать, в вялом и абсолютно пассивном (и то вызывал своим срамным видом немалый шквал противоречивых эмоций). А теперь… Теперь он буквально увеличился в размерах и… Стоял! По-другому и не назовёшь. Более того, будто смотрел или нацелился в её сторону вздутой, подобно деформированному мячику, лоснящейся головкой, которая обнажилась неведомой ранее для девушки формой и даже цветом. Наверное, при других обстоятельствах она бы точно ляпнула что-то вроде: «Что это? И откуда оно там взялось?»
Но не ляпнула, поскольку на время лишилась дара речи и продолжала разглядывать детородный орган Хейуорда, как нечто невозможное и невероятное. Ведь даже его пугающее преображение не покажется чем-то уродливо отталкивающим. Завораживающим, да, пробуждающим нездоровое любопытство – в особенности! Но совершенно не омерзительным и ничуть не отвратным для несведущего ума начинающего художника.