Степной человек, у которого вся жизнь проходит в седле, прежде всего позаботится о лошади. Вот и джигит, распустив подпруги, снял седло, вынул удила и конец поводьев обмотал вокруг деревца. Оставалось две-три горсти ячменя, он все высыпал каурому. Лишь когда раздался громкий хруст размалываемых зерен, занялся своей трапезой. Вся его еда — черствая лепешка в ладошку величиной и твердый как камень комок курута[39]. Да еще в кожаном мешке теплой воды два глотка. Но даже этой скудной пищи не доел, сон смежил глаза, и он прислонился к дереву.
Он не спал двое суток.
Его звали Ильтуган, был он из рода сарыш, из племени кара-кипчаков, в счет жизни Хабрау-сэсэна был отправлен в Орду. Служил он в трехтысячном сторожевом отряде под рукой Кутлыяра-мирзы, в сотне, где службу тянули самую тяжелую и неблагодарную.
В том отряде еще было человек двадцать башкирских парней из разных племен, но их раскидали по нескольким десяткам этой же сотни. Воины-земляки встречались редко, десятники не спускали с них глаз, даже поговорить на своем языке не давали: мол, где разговор — там и заговор, знаем этих башкирских собак, всегда сзади куснуть норовят.
Но когда Ильтуган услышал, что вот-вот начнется война, сумел встретиться с земляками и четверых из них, более смелых, уговорил бежать. Вскоре темной ночью пятеро джигитов вышли в путь. Но на берегу Яика они натолкнулись на сторожевой пост ногаев и были вынуждены скрестить с ними сабли. В короткой, но жестокой сече один из беглецов был зарублен, остальные, держась за гривы лошадей, переплыли Яик. Сильное течение разбросало их; возможно, кого-то вместе с конем утянула быстрая стремнина. Ильтуган долго рыскал по берегу, но никого не нашел и, одинокий, поскакал в родные степи.
Каждому своей жизни жалко, но Ильтуган бежал не затем, чтобы спасти свою жизнь. Конечно, в войсках Орды на башкир смотрят как на чужаков и даже за малую провинность жестоко истязают. Служба им достается самая тяжелая, шлют их гонцами с самыми опасными поручениями, и в проливной дождь, и в лютую стужу, и в палящий зной несут они сторожевую службу. Сотники же с десятниками не только потворствуют, но даже подзуживают воинов из других ордынских племен измываться над башкирами. А начнется война, их опять поставят в самое гиблое место.
Но сильнее этих обид побег Ильтугана поторопил подслушанный им разговор.
Случилось это вскоре после того, как пошли слухи, что идет Хромой Тимур. Ильтуган узнал, что ногайский эмир повелел Богаре-бею собрать войско в пять тысяч человек. Столько же потребовал и от минцев. Потом, присоединив к ним еще черемисов, все это чужекровное ногаям войско во главе с Богарой, башкирским беем, бросить прямо в пасть дракона. Только войско Богары вступит в бой, ногайский тумен снимется и быстрым ходом пойдет на Итиль, к Тохтамышу-хану. Конечно, башкиры и черемисы Хромому только на зубок, но на день-два они его задержат. Войска Богары будут уничтожены, но ногайский тумен нагнать уже будет нельзя.
Этот подлый замысел Ильтуган подслушал, когда стоял на карауле возле юрты Кутлыяра. Тот, созвав на совет тысячников, объяснил им, каким путем будет отступать ногайский тумен к Итилю, какие сотни пойдут на левом и какие на правом крыле и куда будут уходить кочевья. Но он, должно быть, упустил из виду, что среди часовых, стоявших вокруг белой юрты, двое были из башкирских земель, или же настолько был уверен в железном порядке, который установил в тумене, что не придал этому значения. А навостривший уши Ильтуган слышал весь разговор в юрте от начала до конца. И тысячники, и другие военачальники шумно одобрили военную хитрость против своего же союзника. «Так и надо этим истякам! — говорили они с хохотком. — Бараны упрямые, все на сторону смотрят, вот и увидят, чего в жизни не видели!»
Еще на совете говорили, что за Богарой нужен глаз да глаз, особенно перед сражением, решили для этого, будто бы для подмоги, приставить к нему сотню, набранную из одних только свирепых монгольских киреев.
Ильтуган уже давно собирался бежать. Случайно открытая им тайна подстегнула его. Он должен упредить погибель башкирского войска, добраться до Богары и открыть ему подлый замысел ногайского эмира. Он и спутникам своим открыл тайну: мол, хоть один доберется.
…Долго спал Ильтуган, но, и проснувшись, не сразу открыл глаза. Только вспомнив, с каким делом он едет, вскочил на ноги. День уже клонился к вечеру, над степью разливался фиолетово-красный свет заката. Кругом стояла та же тишина. Но тревога охватила Ильтугана. Что-то изменилось вокруг. Он приложил ухо к земле: верстах в пятнадцати отсюда шло то ли большое войско, то ли стадо. Так, значит, кипчаки начали откочевывать куда-то? Ильтуган отвязал пасущегося на длинном поводе коня, оседлал его и знакомой с детства степью помчался к Сакмарскому броду.
Только он, раздвигая высокие камыши, вышел на другой берег, послышалось: «Стой!» Из тальника выехали трое верховых. Башкиры. Все трое при оружии. Один, видимо старший, велел Ильтугану сойти с коня. Завернув назад, связали ему руки и, не слушая его объяснений, повели с собой.
Они вышли к реденькому березняку.
— Вот, Аргын-агай, вонючего ордынца поймали. А говорит, что сарыш. — Значит, хоть что-то из его слов услышали. — Лазутчик, должно быть. — Они подтолкнули Ильтугана в спину.
— Ты кто такой? Почему, как пес, ходишь один? — спросил Аргын и сгреб Ильтугана за ворот.
— Эх, Аргын-батыр! Неужто не узнал меня? Я же у матери твоей, Татлыбике-байбисе, в работниках вырос. Три года тому назад ты меня сам из сарышского кочевья в ордынское войско отправил. Ильтуган я…
— Ну и что? — Аргын уже узнал парня.
— Вести у меня для самого Богары-бея. Только ему одному сказать могу. Быстрее веди к нему.
— Выкладывай мне. Сам ему передам.
— Нет, Аргын-агай! Такая весть — головой поплатиться можно. Бей от меня самого должен услышать. Не для того я из Орды бежал, чтобы мои слова ветром во всей степи разнесло, — решительно сказал Ильтуган.
— Ах ты рвань! — крикнул Аргын, замахиваясь камчой. — Под носом еще не просохло, чтобы с беем разговаривать! Наверное, подлость кому-нибудь задумал, затем из Орды тебя и послали!
Один из воинов быстро шагнул и встал меж ними.
— Подожди, Аргын-батыр! Может, весть его и впрямь важная. Похоже, упрется и ничего не скажет, хоть ты голову ему сними. Прикажи, я сам отведу его к бею.
Это был лесной разбойник Айсура, который, послушавшись совета Хабрау, пришел в кипчакское войско.
Аргын подумал немного и сказал:
— Далеко ведь. Когда вы туда пешком дойдете?
— Зачем пешком? Привяжем его к седлу, а жеребца возьмем под уздцы.
— Будь по-твоему, Айсура, тебе доверяюсь, — сказал Аргын, одолев сомнения. — Но упустишь — ответишь головой. Если же выяснится, что его подослала Орда, жизнь его в твоих руках. Лошадь и оружие перейдут к тебе.
Айсура и еще один парень повели Ильтугана к бею.
Богара и Юлыш целый день объезжали войска, смотрели, где и как устроился каждый отряд, проверяли, как обстоят дела с оружием и продовольствием, в каком состоянии лошади. Позвали тысячников и сотников к вечеру на военный совет.
Ильтугана с завязанными руками поставили перед двумя турэ.
— Вот, слово, говорит, у меня есть, сказать, говорит, могу только бею, — сказал Айсура.
Стоявший поодаль Таймас-батыр, как только увидел Ильтугана, вскрикнул:
— Так это же свой джигит, наш, бей-агай, из твоего аула! Ну-ка, развяжите ему руки! Что, бедолага, сбежал? Как только духу у тебя хватило! Я еще тогда сказал: этот долго в иогаях терпеть не будет.
— И кто же он такой? — Богара оглядел Ильтугана из-под нависших бровей. — Что у тебя за слово, джигит?
— В позапрошлом году летом был отправлен в войска Орды. В обмен на жизнь Хабрау-сэсэна, — сказал Таймас-батыр.
— Ну, разматывай свою весточку, — сказал Юлыш.
Ильтуган кивнул на Айсуру. Когда тот отошел в сторону, подробно рассказал, как обстоят дела в ногайском тумене и что он слышал на совете у Кутлыяра.