— Я не собираюсь снова выходить замуж! — воскликнула Кристина, прищурив глаза и глядя на солнце, мелькавшее среди листьев. — И почему ты должен говорить это мне? — спросила она с искренним любопытством. — Почему тебе так трудно понять, что я хочу быть свободной и хочу рисовать, хочу работать в своей мастерской, хочу жить такой жизнью, которая мне по душе?
— Ах, ты говоришь это сейчас, — заметил он, — но потом можешь сказать что-то прямо противоположное, а ничто не повредит тебе больше, чем опрометчивость.
— Нет. — Она приложила палец к его губам. — Это не опрометчивость. Я люблю тебя. Я всегда любила тебя. Я любила тебя с того первого мгновения, когда увидела много лет назад, и ты это знал. Ты знал это даже тогда.
— Нет. — Тонио покачал головой. — Ты любила то, что видела на сцене, на хорах в церкви...
Кристина с трудом удержалась от смеха.
— Я любила тебя, Тонио, и я люблю тебя сейчас, — сказала она. — И я не вижу никакой опрометчивости в моей любви к тебе. А если бы даже в этом и было что-то неблагоразумное, мне нет до этого никакого дела.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее, веря ей в эту минуту. И когда он обнял Кристину, ему показалось, что прелесть ее юности и невинности переросла в нечто более сильное и прекрасное.
И все же он мягко сказал:
— Я боюсь за тебя. И до конца не понимаю.
— Да что тут понимать? — шепнула она ему на ухо. — Разве в те годы в Неаполе ты не замечал хоть краешком глаза, как я несчастна? Ты же все время наблюдал за мной. — Она поцеловала его и положила голову ему на грудь. — Что я могу рассказать тебе о своей жизни? Что я пишу от зари до зари. Что работаю по ночам при плохом освещении. Что мечтаю о заказах, о росписи капелл и храмов. И все чаще нахожу, что больше всего мне хочется писать лица — бедных и богатых и тех, кто поднимает меня на гребень моды, и тех, кого вижу на улицах. Неужели это так трудно понять? Такую жизнь?
Его руки не переставая касались любимой, ласкали, отводили назад волнистые пряди, а те тут же возвращались на прежнее место.
— Знаешь, кто я? — спросила Кристина с премилой улыбкой. — Я познала такое счастье на площади Испании, что вмиг стала простушкой.
Он рассмеялся.
Но очень быстро выражение его лица изменилось, потому что он задумался.
— Простушкой, — прошептал он.
— Ну да. Сущей глупышкой. — Она нахмурилась. — Я имею в виду, что, просыпаясь, я думаю о живописи, и ложась спать, думаю о живописи, и вообще меня волнует одна-единственная проблема: как бы удлинить день...
И он понял. В самые ужасные свои моменты, когда он не мог отбросить мысли о Карло и Венеции, когда ему казалось, что сами сцены палаццо Трески надвигаются на него и льющийся вокруг свет — это свет Венеции, он страстно мечтал о такой простоте, о которой она говорила. И, сложись все по-другому, он был бы таким же. Гвидо обладал этой божественной простотой, потому что музыка стала его всепоглощающей страстью, его сутью, его мечтами. И те последние семь дней и ночей, что Гвидо работал за пределом изнеможения, лицо его, в этой простоте, было на редкость невыразительным.
— Но для любви и одиночества, — говорила она теперь, и в ее голосе слышалась горечь, — для любви и одиночества моя жизнь — такая, как она есть, — была бы просто божественным даром.
— Так, значит, для этого нужна только любовь? — прошептал Тонио. — Значит, только моей любви не хватает для того, чтобы сделать твою жизнь божественным даром?
Кристина встала и обвила руками его шею. Свет мелькал среди листьев за ее спиной, золотыми, зелеными, темными пятнами, и Тонио закрыл глаза, прижал ее к себе и, обняв своими длинными широкими руками, почувствовал, какая она вся маленькая и нежная. Ему казалось, что даже если когда-нибудь раньше доводилось ему испытывать такое счастье, он уже давно об этом забыл, а этот миг не забудет никогда, что бы за ним ни последовало.
Во всем, что они делали в то утро и в тот день, присутствовали какая-то легкость и стремительность.
Они прошлись по лавкам. Кристина искала в них старые картины, за которые торговалась яростно, как мужчина. Она была знакома с владельцами, а кое-кто из них даже специально ожидал ее. Девушка уверенно продвигалась среди скопища пыльных сокровищ и, казалось, забыла на миг о присутствии Тонио.
Эти темные и забитые разными предметами лавки очень нравились ему. Он разглядывал старые рукописи, карты, мечи. А найдя пачку нот Вивальди и несколько сборников более давних композиторов, немедленно их купил.
Но большую часть времени он просто зачарованно наблюдал за Кристиной, пока владельцы художественных лавок торговались с ней и уговаривали ее, а потом все равно соглашались на ее цену. Она купила несколько фрагментов римских статуй, объяснив, что будет использовать их как модели для живописи, и Тонио помог кучеру аккуратно завернуть эти сокровища в старые простыни и донести до кареты. Она купила также портреты, потрескавшиеся и потемневшие, но полные богатых и важных деталей.