Марианна была избавлена от этого. И это было теперь отнято у него. Ей не пришлось снова надевать траурное платье. Она спала в гробу. И это Карло оплакивал ее. «Он убит горем, — писала Катрина. — Он вне себя и обещает не пожалеть ничего для своих детей. Но хотя он работает все больше и больше, клянясь, что будет для своих детей и отцом, и матерью, он находится в столь плачевном состоянии, что в любой момент может выйти из здания государственной канцелярии и пуститься бродить по площади как умалишенный».
Он почувствовал, как Кристина сжала его руку.
Толпа толкала его со всех сторон и чуть не сбила с ног. Перед его глазами снова была мать. Она лежала в гробу. «Интересно, — подумал он, — как они одели ее? Надели ли они на нее те красивые белые жемчуга, что ей подарил Андреа?» Перед его глазами проплывала похоронная процессия — волны людей, одетых в красное — красное как цвет смерти, — устремляющихся к черным гондолам, волны людей и морские волны, и он слышал тихие причитания оплакивающих, растворяющиеся в соленом ветре.
Лицо Кристины было полно любви и грусти.
Она стояла на цыпочках, обнимая его. Она была такой восхитительно настоящей, такой теплой, и ее губы, нежно целующие его, словно просили: вернись ко мне.
Они поспешили через Виа Кондотти. Взбежали по лестнице наверх, в студию на площади Испании.
И, большими глотками осушив прямо из горла бутылку вина, задернули на кровати тяжелые занавеси и быстро, лихорадочно занялись любовью.
Потом они молча лежали и слушали отдаленный рокот толпы. Вдруг внизу кто-то отрывисто засмеялся. Смех словно поднялся по стенам и ушел в открытое небо.
— Что с тобой, скажи? — наконец попросила она. — О чем ты думаешь?
— О том, что я жив, — вздохнул Тонио. — Просто о том, что я жив и очень, очень счастлив.
— Пойдем. — Кристина резко встала. Потянула его, вытаскивая из теплой постели, накинула ему на плечи рубашку. — У тебя еще час до театра. Если поторопимся, увидим скачку.
— Времени не очень-то много, — улыбнулся он, надеясь удержать ее дома.
— А ночью, — сказала она, целуя его снова и снова, — мы идем к графине, и уж на этот-то раз ты потанцуешь со мной. Мы ведь с тобой никогда не танцевали. На всех тех балах в Неаполе, что посещали... вместе.
Он не двигался, и тогда Кристина одела его, как ребенка, аккуратно застегнула своими пальчиками жемчужные пуговицы.
— А ты наденешь фиолетовое платье? — шепнул Тонио ей на ухо. — Если наденешь, я потанцую с тобой.
Впервые за долгое время он сильно напился. Он знал, что опьянение — враг печали. Как там написала Катрина? «Карло бродит по площади как умалишенный и вино — его единственный спутник»?
Но зал был полон людей, вихрем кружились яркие краски, звучал неустанный ритм музыки. А Тонио танцевал.
Танцевал так, как не танцевал уже много-много лет, и все старые па вспомнились самым волшебным образом. Видя перед собой восторженное личико Кристины, он всякий раз наклонялся и украдкой целовал ее, и ему казалось, что он в Неаполе, в те времена, когда так мечтал о ней.
А еще он был сейчас в Венеции, в доме Катрины. Или тем далеким летом на Бренте.
Вся его жизнь вдруг показалась ему гигантским кругом, где он танцевал, танцевал, танцевал, поворачиваясь и кланяясь в оживленном темпе менуэта, а все, кого он любил, были рядом с ним.
Гвидо был здесь, и его любовник Марчелло — красивый юный евнух из Палермо, и графиня, и Беттикино со своими обожателями.
Когда Тонио вошел, казалось, все головы повернулись к нему. Он словно услышал, как все зашептали: «Тонио, это Тонио!»
Музыка плыла в воздухе вокруг него, а когда очередной танец кончился, он схватил бокал белого вина и мгновенно его осушил.
Кристина, похоже, собиралась пригласить его на кадриль, но он ласково поцеловал ей руку и сказал, что лучше полюбуется ею со стороны.
Он не мог определить, в какой точно момент понял, что будет беда, или когда в первый раз увидел, что к нему идет Гвидо.