— Ради Бога, она — жена вашего отца! — Тонио заскрежетал зубами. — Принуждайте меня сколько хотите, я вас не боюсь. Но ее оставьте в покое, понятно? Если я даже и ребенок, то могу призвать на помощь тех мужчин, которые защитят меня!
О, это и был ад, тот самый ад, о котором говорили священники и который рисовали художники!
— Принуждать? — усмехнулся Карло, похоже, искренне. Лицо его разгладилось. — Зачем мне нужно кого-то принуждать? Она все еще женщина, братишка. И очень одинокая, жаждущая мужского прикосновения, если, конечно, она еще помнит, что это такое. Когда она чуть не сошла с ума, он подсунул ей евнуха вместо любовника. Но я не евнух. Я мужчина, Марк Антонио.
Тонио вскочил. Но Карло не отступил ни на шаг.
— Вы сущий дьявол, как он и говорил! — прошептал Тонио.
— О, так вот что он говорил обо мне! — вскричал Карло. Он схватил Тонио за запястье и сжал его. Но лицо его было искажено страданием. По его лицу Тонио видел, какую боль испытывает брат. — Он говорил, что я дьявол, да? А он рассказал тебе о том, что сделал со мной? Он рассказал тебе о том, что он отобрал у меня? Пятнадцать лет в изгнании! Как это вообще можно выдержать? Если бы я был дьяволом, то обладал бы дьявольской силой, чтобы выдержать этот ад!
— Я сочувствую вам! — Тонио высвободился, резко вырвав руку. — Мне жаль вас!
Они стояли лицом к лицу, одни в пустой комнате.
— Богом клянусь, я переживаю за вас! — сказал Тонио. — Но я ничего не могу сделать, и она так же бессильна, как и я.
— Бессильна? Она? Как долго ты сможешь продержаться, если весь дом ополчится против тебя?
— Она моя мать, она никогда не ополчится против меня.
— Ты уверен в этом, Марк Антонио? Лучше сначала спроси ее: в чем заключалось то преступление, за которое она получила свои пятнадцать лет изгнания? — Он сделал шаг вперед, когда Тонио попытался рвануться в сторону. — Мое преступление заключалось в том, что я родился под другой звездой, с другим нравом. Он ненавидел меня со дня моего рождения и не видел во мне ни малейшего следа добродетели, кто бы ему на него ни указывал. Таков мой грех. Но в чем заключался грех твоей матери, за который этот человек соблаговолил сделать ее своей невестой, когда она была еще сущим ребенком, а потом похоронил заживо в четырех стенах?
— Оставьте меня в покое! — потребовал Тонио.
За открытой дверью темнела гостиная. Но Тонио никак не мог двинуться в ту сторону, хотя Карло и не удерживал его.
— Я скажу тебе, в чем был ее грех, — продолжал Карло. — Ты готов это услышать? А потом посмотрим, сможешь ли ты запрещать мне говорить о ней! Она любила меня, вот в чем заключался ее грех! И когда я пришел за ней в «Пиета», она ушла со мной!
— Вы лжете!
— Нет, Марк Антонио...
— Все, что вы сказали, каждое слово — ложь!
— Нет, Марк Антонио, в том, что я сказал, нет ни слова лжи. И ты это знаешь. А если это не так, иди спроси своего скопца, пусть скажет правду! Или свою тетушку любимую спроси, Катрину! Иди на улицы, там тебе скажет каждый! Я вывел Марианну из монастыря при свете белого дня, потому что хотел ее, а она хотела меня, а он, он — хотел не больше, чем просто смотреть на нее.
— Я вам не верю.
Тонио поднял руку, словно хотел ударить Карло. Но теперь он плохо видел его. Силуэт расплывался перед ним, хотя и приближался, загораживая огарки свечей, теперь уже темных и невыразительных.
— Я умолял его позволить мне жениться на ней! На коленях молил! И знаешь, что он мне сказал? «Аристократка с материка, — насмехался он, — бесприданница, сирота!» Мол, он сам выберет мне жену, говорил он и выбрал какую-то сушеную мегеру! Из-за ее богатства, положения, а главное — из-за ненависти ко мне! «Отец! — умолял я, — съездите в „Пиета“, посмотрите на нее!» Я стоял на коленях на этом самом полу, умоляя его. Когда же худшее свершилось и он отослал меня прочь, то выбрал ее в невесты для себя самого! Аристократку с материка, бесприданницу, сироту! Он женился на ней. И заплатил, чтобы ее включили в «Золотую книгу». Ведь он мог это сделать для меня, но отказался! Изгнав меня, он взял Марианну себе, понимаешь? Плачь, братик, плачь! Оплакивай ее и меня! Оплакивай нашу безрассудную любовь, и наши безрассудные дела, и то, чем оба мы за это заплатили!
— Прекратите, я не могу это слышать! — Тонио зажал уши руками. Глаза его были закрыты. — Если вы не прекратите, то пусть поможет мне Бог...
Он протянул руку к дверному косяку и, нащупав его, прислонился к нему головой, не в силах произнести больше ни одного слова, не в силах сдержать отчаянные рыдания.
— Подойди сегодня ночью к ее двери, — услышал он за спиной мягкий голос Карло, — послушай у замочной скважины, если пожелаешь. Она принадлежала мне тогда, будет принадлежать и теперь. Если не веришь, спроси ее!