— Продолжайте искать, но спокойнее, — сказал я и спросил напрямик: — Николас, ты не выносил этот документ из конторы?
— Нет, мастер Шардлейк, — ответил парень. — Я знаю, что это запрещено. — У него была изысканная речь с легкой линкольнширской картавостью, а его лицо с длинным носом и округлым подбородком выглядело теперь очень расстроенным.
— Так же, как и ношение шелковых камзолов с разрезами. Ты хочешь неприятностей от казначея? Когда найдешь документ, ступай домой и переоденься, — велел я ему.
— Да, сэр, — смиренно ответил молодой человек.
— А когда сегодня придет миссис Слэннинг, я хочу, чтобы ты сидел при нашем разговоре и вел записи, — добавил я.
— Да, сэр.
— А если документ так и не найдется, останься допоздна и найди его.
— Сожжение закончилось? — неуверенно рискнул спросить Скелли.
— Да. Но я не хочу об этом говорить, — отрезал я.
Барак взглянул на меня:
— У меня для вас пара новостей. Новости хорошие, но не для огласки.
— Хорошие новости мне сегодня не помешают.
— Я думаю, — с сочувствием ответил Джек.
— Зайдем в мой кабинет.
Он прошел за мной в кабинет, где из окна с тонким переплетом виднелся внутренний двор. Я снял свою робу и шапку и сел за стол, а Барак уселся напротив. Я заметил проблески седины в его темно-русой бороде, хотя в волосах ее еще не было. Джеку было тридцать четыре года, на десять лет меньше, чем мне, но его некогда худое лицо уже начало расплываться.
— Эта задница, молодой Овертон, доведет меня до могилы. Все равно что надзирать за обезьяной, — проворчал он.
Я улыбнулся:
— Да нет, он не так глуп. На прошлой неделе он неплохо подготовил для меня изложение дела Беннетта. Ему просто нужно организоваться.
Барак хмыкнул:
— Я рад, что вы сказали ему про одежду. Было бы неплохо, если б я мог позволить себе носить шелка.
— Он еще молодой, немного безответственный, — криво улыбнулся я. — Каким был и ты, когда мы только встретились. Николас, по крайней мере, не сквернословит, как солдат.
Мой помощник опять хмыкнул, а потом посмотрел на меня серьезным взглядом:
— Как там было? На сожжении?
— Ужасно, неописуемо. Но каждый исполнял свою роль, — горько добавил я. — Толпа, городские власти и сидевшие на помосте члены Тайного совета. На каком-то этапе случилась небольшая стычка, но солдаты быстро ее прекратили. Те несчастные умерли ужасной смертью, но достойно.
Барак покачал головой:
— Почему они не могли отречься?
— Наверное, думали, что отречение навлечет на них проклятье, — вздохнул я. — Ну а что за хорошие новости?
— Вот первая. Пришла сегодня утром. — Джек поднес руку к кошельку на поясе, вытащил три ярких, маслянистых золотых соверена и положил их на стол вместе со сложенным листом бумаги.
Я посмотрел на них:
— Просроченный гонорар?
— Можно и так сказать. Посмотрите на записку.
Я взял листок и развернул его. Там было послание, написанное трясущейся рукой.
Вот деньги, которые я должен вам за содержание с тех пор, как жил у миссис Эллиард. Я тяжело болен и прошу навестить меня.
Ваш собрат по профессии,
Барак улыбнулся:
— Вы даже рот разинули. Неудивительно, я тоже разинул, когда увидел.
Я взял соверены и внимательно рассмотрел их — не шутка ли? Но это были настоящие золотые монеты, выпущенные до снижения качества чеканки, с изображением короля на одной стороне и тюдоровской розы на другой. В это было почти невозможно поверить. Стивен Билкнап был известен не только своей бессовестностью — как в личной, так и в профессиональной жизни, — но также и скупостью: говорили, что он держит дома сундук с сокровищами и по ночам любуется ими. За годы Билкнап скопил свое богатство путем всевозможных грязных сделок, отчасти заключенных во вред мне, а кроме того, предметом его гордости была невыплата долгов, если ему удавалось уклониться от нее. Три года назад в приливе неуместного великодушия я заплатил одному моему другу, чтобы тот присмотрел за ним, когда он заболел, и Билкнап не возместил мне моих расходов.
— В это почти невозможно поверить, — стал рассуждать я. — И все же, помнится, прошлой осенью, перед тем как заболеть, он какое-то время был со мной дружелюбен. Пришел ко мне и спросил, как я поживаю, как идут дела, словно был моим другом или собирался им стать.